Эпоха Владимира Путина. К вопросу об исторической миссии второго президента России - Владимир Кузнечевский Страница 36

При всей кажущейся экстравагантности такого заголовка на самом-то деле ничего необычного в свете обсуждения тезиса о наличии такого феномена, каким выступает словосочетание «эпоха Путина», в нем нет. В самом деле, если уж одно из ведущих московских средств массовой информации – «Независимая газета» – накануне нового, 2018 года выходит с колонкой главного редактора под названием «И все же Путин – причина или следствие того, как мы живем», значит, мы уж точно живем в «эпохе Путина». Но при этом верно и другое: в эту эпоху абсолютное большинство населения страны значительно, существенно улучшило материальные условия своего существования, но даже близко не вышло на ту степень духовного единства общества, которым оно (общество) обладало в советское время.

На вопрос, почему должно быть именно так, а не иначе, в какой-то степени отвечает опубликованное в газете «Ведомости» (09.06.2016 г.) интервью декана экономического факультета МГУ Александра Аузана под заголовком: «В России начинается когнитивный диссонанс». По качеству своей содержательности текст этого интервью можно сравнить только с гениальным предвидением Владимира Вьюницкого от 1993 года, который за семь лет до появления на политической российской сцене Владимира Путина точно и подробно описал приход и наступление «эпохи Путина».

Автор этого интервью декан экономического факультета МГУ Александр Аузан является заместителем председателя Экономического совета при президенте РФ и одновременно с этим входит в состав Центра стратегических разработок, председателем которого, как известно, является А.Л. Кудрин.

Будучи заместителем Алексея Леонидовича в ЦСР, автор статьи, казалось бы, должен следовать в кильватере высказываемой своим шефом стратегической линии на всемерное восстановление темпов роста ВВП. Ан нет, Аузан считает, и энергично подчеркивает свою мысль, что темпы отнюдь не главное, к чему мы должны стремиться в современных условиях.

«Темпы, – пишет он, – не являются главным вопросом. Главным вопросом является то, что страна, которая и так не очень хорошо развивалась, с исчерпанием сырьевой модели вообще выпала из развития… Конечно, – признает он, – желаемый темп действительно 4 %, по крайней мере не ниже 3 %…Но с моей точки зрения, это не главная постановка задачи. Мы стоим перед совершенно другой проблемой: мы – в колее.

Мы страна, которая все время пытается дотянуться до положения развитых стран, ведущих, – и срывается. Предположим, мы решим проблему темпов 3–4 % в год. Означает ли это, что мы достигнем каких-то важных целей в развитии? Я считаю, что нет, потому что мы по истории, по восприятию, по образованию – великая держава, которая хочет быть позиционирована в мире тем или иным способом. Кто-то видит это позиционирование в достижении такого статуса, чтобы нас боялись, кто-то все-таки мечтает о другом, о том, чтобы нас уважали за то, что мы придумчивые и много чего можем сделать (и, прямо скажем, в XX веке много чего сделано мозгами, которые отсюда произросли).

Мне кажется, надо ставить задачу не про темпы, а про способ выйти из колеи. Тогда и рассуждения, как надо двигаться от 2018 до 2024 г., выглядят немного по-другому. Отжать соки, чтобы дать результат к определенному политическому моменту, – это не значит заниматься развитием страны. И когда говорят, что не очень верят в то, что у нас что-то получится, – да, потому что задачка сложная. И решать ее нужно было намного раньше, болезнь очень сильно запущена. И говорить, что все мы твердо знаем и имеем согласие, как ее решать, я бы не стал».

Здесь нужно бы прервать цитирование для комментария, которого сам автор интервью почему-то избежал. Дело в том, что запущенность той болезни, о которой говорит Аузан, не имеет никакого отношения к Путину, сколько бы оппозиция ни пыталась поставить ему в строку то, что он вот, дескать, в нулевые годы мог бы приступить к диверсификации экономики и начать структурные реформы, но не сделал этого. Да нет, не мог. Когда он пришел к власти, то требовалось немалое время только для того, чтобы поставить диагноз этой болезни. А ему еще нужно было бороться не только за восстановление российской государственности, поднятие жизненного уровня россиян, да и за собственное политическое выживание в борьбе не только, как писал незабвенный Леонид Бородин, с «хорошо откормленной и политически натасканной Западом оппозицией (Бородин Л.И. Без выбора: Автобиографическое повествование. М.: Молодая гвардия, 2003. С. 337), а еще и с коллегами по прежней службе, генералами из Службы внешней разведки. Так что не Путин эту русскую экономическую болезнь выпестовал. И даже и не Ельцин. И даже не к эпохе Брежнева восходит ее возникновение. Истоки ее нужно искать еще у Сталина.

Вот это противоречие в головах экономического блока правительства, когда оно, с одной стороны, хотело бы немедленно продемонстрировать главе государства, что все делает для того, выжать из экономики среднемировые темпы роста ВВП, а с другой – не понимает, что для этого нужно, как минимум, выбраться из колеи, в которой оно с огромным удовольствием сидит, состригая купоны удовольствия, декан экономфака МГУ и называет «когнитивным диссонансом», рецептов для лечения которого при существующей кадровой политике не просматривается.

Какие же рекомендации предлагает автор статьи? Да в общем-то достаточно простые.

Ссылаясь на политэкономический бестселлер последних лет «Почему одни страны богатые, а другие бедные», вышедший из-под пера двух американских авторов ^[81], Аузан пишет: «Инновационные экономики существуют только у тех стран, – по 60 странам проводилось исследование, – у которых низкое избегание неопределенности, которые не боятся будущего.