Против либерализма к четвертой политической теории - Ален де Бенуа Страница 25

Для того чтобы прийти к своей современной формули­ровке, теория прогресса нуждалась в дополнительных эле­ ментах. Таковые появились уже в эпоху ренессанса, но по­ лучили расцвет в XVII столетии.

Бурное развитие науки и техники вкупе с открытием нового Света породили иллюзию существования бесконеч­ного поля для улучшения жизни. Фрэнсис Бэкон был пер­вым, кто использовал слово «прогресс» во временном, а не в пространственном значении. Он утверждал, что человеку предназначено господствовать над природой, познавая ее законы. Декарт также предлагал людям стать господами и хозяевами природы. Последняя, записанная на «матема­тическом языке» Галилея, становится отныне мертвой и бездушной. Космос сам по себе уже не является носителем смысла. Он теперь не более чем механизм, который надо разобрать, чтобы инструментализировать и лучше исполь­зовать. Мир становится чистым объектом для человека­ субъекта. Человек усваивает убеждение в том, что благодаря всесильному рассудку он может быть самодостаточным.

Космос древних уступает место современному космосу — гомогенному, геометрическому и (быть может) бесконеч­ному, управляемому причинно­следственными связями. Модель, наиболее близкая этой механической модели — это модель часов. Время тоже становится гомогенным, из­меряемым. Это «время торговцев», замещающее «время крестьян» (Жак Ле Гофф). новый научный дух выковывает техническую ментальность. Основной задачей техники яв­ляется аккумулировать полезность, т. е. помогать в произ­водстве полезных вещей.

Существует очевидное совпадение между этим научным оптимизмом и устремлениями класса буржуазии утвер­диться на национальных рынках, создание которых идет рука об руку с созданием централизованных королевств. Буржуазное мировоззрение рассматривает в качестве «реальных» только исчисляемые вещи, т. е. рыночные ценно­сти. Позже Жорж Сорель назовет теорию прогресса «бур­жуазной доктриной».

В XVIII в. классические экономисты (Адам Смит, Бернар Мандевиль, Дэвид Хьюм) в свою очередь реабилитирова­ли ненасытное желание: по их выкладкам, нужды человека способны непрерывно увеличиваться. По их мнению, в природе человека всегда желать большего и действовать соответственно, непрерывно изыскивая свой интерес. Бу­дучи связанными с оптимизмом, эти воззрения сделали от­носительной тематику первородного греха или постара­лись стереть память о ней.

Новые умы особенно подчеркивали накопительный ха­рактер современного знания. Выводом из этого становится необходимость существования прогресса: чем больше будет всего, тем лучше будут идти дела. Хороший разум «состоит из всех, которые ему предшествовали», что подчеркивает превосходство современных людей. В Средневековье Бер­нар Клервоский говорил: «Мы — карлики, стоящие на пле­чах у гигантов». А вот в новое время авторитета древних уже не стало. напротив, Традиция стала рассматриваться как препятствие на пути рассудка. Сравнение прошлого с на­ стоящим, всегда в пользу последнего, помогло раскрыть движение к будущему. Само это движение стало трактовать­ся в повелительном наклонении: прогресс, рассматривав­шийся ранее как цель движения, стал отныне определяться как принцип эволюции.

Другой идеей, уже сформулированной Августином, яв­ляется идея о едином человечестве, которое постепенно избавляется от «детства» первых веков, чтобы войти во взрослый возраст. Тюрго говорит о «роде человеческом, рас­ смотренном с самых своих истоков… который в глазах фи­лософа, несмотря на всю свою необъятность, имеет и свое детство, и свое взросление». Механизм здесь уступает место органицистской метафоре, но это парадоксальный органи­цизм, поскольку он не имеет представления ни о старости, ни о смерти. Эта идея коллективного организма, становя­щегося все более «взрослым», положила начало современ­ной идее развития, понимаемого как безграничный рост. В XVIII столетии это привело к определенному презрению к детству, которое шло рука об руку с презрением к началу и к происхождению, понимавшимся как низшие состояния. Понятие «прогресса» подразумевает также идолатрию нового: всякое новшество априори лучше, исходя только из его новизны. Данная жажда нового, которое позициониро­валось как синоним лучшего, стала одной из тяжелых ма­ний современности. В искусстве она привела к появлению авангарда, имеющего свои аналоги в политике.

Теория прогресса обладает всеми своими составляющи­ми. Тюрго в 1750 г., а затем Кондорсе выразили ее в следую­ щей формуле: «Вся совокупность рода человеческого посто­янно идет к все большему совершенству». История челове­чества отныне трактуется как нечто формально и актуально единое. От христианства здесь остается идея о будущем со­вершенстве человечества и о том, что оно движется к единой цели. При этом отброшена роль Провидения, место кото­рого заступает человеческий рассудок. Универсализм отны­не основывается на предпосылке «единое и целое в каж­дом», игнорирующей все контексты, сметающей все частные различия.

Параллельно человек позиционируется в теории про­гресса не только как существо с неутолимыми желаниями и нуждами, но и как существо, совершенствуемое до беско­нечности. новая антропология рассматривает человека из­ начально как чистый лист бумаги, как комок мягкой и по­ датливой глины, или он наделяется абстрактной «приро­дой», совершенно оторванной от конкретных условий его существования. Человеческое разнообразие, индивидуаль­ное или коллективное, рассматривается как несущественное и подверженное влиянию образования или среды. Понятие искусственного становится центральным и является сино­нимом рафинированной культуры. Человек может достичь человечности, только преодолев природу, от которой надо освободиться, чтобы стать «цивилизованным».

Таким образом, человечество должно освободиться от всего, что создает препятствия на его пути к прогрессу: от «предрассудков», «суеверий» и «груза прошлого». Отсюда косвенно вытекает оправдание террора: если необходимой целью человечества является прогресс, то тот, кто стоит преградой на его пути, должен быть подавлен; тот, кто про­тивится прогрессу человечества, может быть с полным правом исключен из его рядов и объявлен «врагом народа» (отсюда сложности в примирении двух кантовских тезисов о равном достоинстве людей и прогрессе человечества). То­талитарные режимы модерна (советский коммунизм, на­ционал­социализм) вывели из этого идею «лишних людей», одно лишь существование которых мешает наступлению «прекрасного нового мира».

Такое отрицание природы и прошлого часто представ­ляли как отказ от детерминизма. В действительности же детерминация прошлым просто сменилась детерминацией будущим, поиском «смысла истории».

Присущий теории прогресса оптимизм распространил­ся на все сферы, на человека и общество. Царство разума должно было распространиться на общество, «прозрачное» и умиротворенное. «Приятная коммерция» (Монтескье), считавшаяся желанной для всех слоев общества, должна была заменить конфликт (прогрессисты наивно считали, что возможно построить бесконфликтное общество) тор­говым обменом. Аббат де Сен­-Пьер еще до Канта выступил с проектом «вечного мира», жестко раскритикованным Руссо. Кондорсе призывал рационально усовершенство­вать язык и орфографию. Мораль должна была стать чем­ то вроде науки. Система образования должна была отучить детей от всех «предрассудков», которые понимались как источник всякого социального зла, и научить их действо­вать только с помощью разума.