Катынь. Ложь, ставшая историей - Иван Чигирин Страница 19

Испугавшись угроз, я подписал этот документ, решив, что на этом дело кончится».

Но, как и следовало ожидать, всё только начиналось.

«В действительности получилось не так. Весной 1943 года немцы оповестили о том, что ими в Катынском лесу в районе Козьих Гор обнаружены могилы польских офицеров, якобы расстрелянных органами НКВД в 1940 году.

Вскоре после этого ко мне в дом пришёл переводчик гестапо и повёл меня в район Козьих Гор.

Когда мы вышли из дома и остались вдвоём, переводчик предупредил меня, что я должен сейчас рассказать присутствующим в лесу людям всё в точности, как было изложено в подписанном мной в гестапо документе.

Придя в лес, я увидел разрытые могилы и группу неизвестных мне лиц. Переводчик сказал мне, что это „польские делегаты“, прибывшие для осмотра могил.

Когда мы подошли к могилам, „делегаты“ на русском языке стали задавать мне различные вопросы по поводу расстрела поляков. Но так как со времени моего вызова в гестапо прошло более месяца, я забыл всё, что было в подписанном мною документе, и стал путаться, а под конец сказал, что ничего о расстреле польских офицеров не знаю.

Немецкий офицер очень разозлился, а переводчик грубо оттащил меня от „делегации“ и прогнал.

На следующий день, утром, к моему двору подъехала машина, в которой был офицер гестапо. Разыскав меня во дворе, он объявил, что я арестован, посадил в машину и увёз в смоленскую тюрьму…

Вопрос. О чём вас в этот раз допрашивало гестапо?

Ответ. После моего ареста я много раз вызывался на допросы, но меня больше били, чем допрашивали. Первый раз вызвали, сильно избили и обругали, заявляя, что я их подвёл, и потом отправили в камеру.

При следующем вызове мне сказали, что я должен публично заявлять о том, что являюсь очевидцем расстрела польских офицеров большевиками, и что до тех пор, пока гестапо не убедится, что я это буду добросовестно делать, я не буду освобождён из тюрьмы. Я заявил офицеру, что лучше буду сидеть в тюрьме, чем говорить людям в глаза ложь. После этого меня сильно избили.

Таких допросов, сопровождавшихся побоями, было несколько, в результате я совершенно обессилел, стал плохо слышать и не мог двигать правой рукой.

Примерно через месяц после моего ареста немецкий офицер вызвал меня и сказал: „Вот видите, Киселёв, к чему привело ваше упрямство. Мы решили казнить вас. Утром привезём в катынский лес и повесим“. Я просил офицера не делать этого, стал убеждать его, что я не подхожу для роли „очевидца“ расстрела, так как вообще врать не умею и поэтому снова что-нибудь напутаю. Через несколько минут в кабинет вошли солдаты и стали избивать меня резиновыми дубинками.

Не выдержав побоев и истязаний, я дал согласие выступать публично с вымышленным рассказом о расстреле поляков большевиками. После этого я был освобождён из тюрьмы с условием — по первому требованию немцев выступать перед „делегациями“ в Катынском лесу…

В каждом случае перед тем, как вести меня в лес к раскопкам могил, переводчик приходил ко мне домой, вызывал во двор, отводил в сторону, чтобы никто не слышал, и в течение получаса заставлял заучивать наизусть всё, что мне нужно будет говорить о якобы имевшем место расстреле НКВД польских офицеров в 1940 году.

Вопрос. Уточните, что именно вам нужно было рассказывать?

Ответ. Я вспоминаю, что переводчик говорил мне примерно следующее: „Я живу на хуторе в районе Козьих Гор, недалеко от дачи НКВД. Весной 1940 г. я видел, как свозили в лес поляков и по ночам их там расстреливали“. И обязательно нужно было дословно заявить, что „это дело рук НКВД“.

После того, как я заучивал то, что мне говорил переводчик, он отводил меня в лес к разрытым могилам и заставлял повторять всё это в присутствии прибывших „делегаций“. Мои рассказы строго контролировались и направлялись переводчиком гестапо.

Однажды я выступал перед какой-то „делегацией“ и мне задали вопрос: видел ли я лично этих поляков до расстрела их большевиками. Я не был подготовлен к такому вопросу и ответил как было в действительности, т. е., что видел польских военнопленных до начала войны, как они работали на дорогах. Тогда переводчик грубо оттащил меня в сторону и прогнал домой.

Прошу мне верить, что меня всё время мучила совесть, так как я знал, что в действительности расстрел польских офицеров производился немцами в 1941 году, но у меня другого выхода не было, так как я постоянно находился под страхом повторного ареста и пыток».

Показания Киселёва подтвердила его семья — жена, сын с невесткой, а также квартирант. Медицинское обследование, проведённое 25 декабря 1943 года, подтвердило увечья, которые он получил в гестапо — повреждение плеча и значительную потерю слуха. Кстати, «немецкие» показания хуторянина семья не подтверждала, хотя они жили на том же хуторе. Забыли спросить?

Конечно, НКВД мог ровно в такой же степени запугать старого крестьянина, как и гестапо (на самом деле, по-видимому, отделение ГФП). Удивительно другое — почему гестапо не сумело запугать сотню свидетелей, а у НКВД это получилось. Почему к немцам за вознаграждение не шли добровольцы-заявители, а к чекистам, едва те появились в Смоленске, таковые побежали без всяких наград?

Кстати, а как немцы вообще могли допустить, чтобы их главный свидетель попал в руки русских?

Как выяснилось, они и не собирались этого допускать. Незадолго перед отступлением Киселёва искали — по-видимому, хотели взять с собой. Однако тот, как только его оставили в покое, тут же ушёл в лес. Чем косвенно подтвердил советскую версию — ежели бы поляки на самом деле были расстреляны НКВД, едва ли он рискнул бы попасть в руки чекистов после такой явной измены. Немцы со злости сожгли его дом, но это было уже махание после драки кулаками…

Удалось установить и судьбу других свидетелей — хоть они и не показали ничего ценного, однако ведь что-то у немцев подписывали… Первые двое, Годезов и Сильвестров, умерли в 1943 году, трое — Андреев, Жигулёв и Кривозерцев — либо ушли с немцами, либо же были уведены насильно, и след их затерялся. Матвей Захаров, бывший сцепщик на станции Смоленск, работавший при немцах старостой деревни Новые Батеки, оказался предусмотрительнее и, как и Киселёв, успел скрыться — уходить с новыми хозяевами он явно не желал, хотя не имел никаких гарантий, что не придётся отвечать за сотрудничество с оккупантами.

Из показаний М. Захарова:

«В начале марта 1943 года ко мне на квартиру пришёл сотрудник Гнездовского гестапо, фамилии его я не знаю, и сказал, что меня вызывает офицер.

Когда я пришёл в гестапо, немецкий офицер через переводчика заявил мне: „Нам известно, что вы работали сцепщиком на станции Смоленск-Центральная и должны показать, что в 1940 году через Смоленск направлялись вагоны с военнопленными поляками на станцию Гнездово, после чего поляки были расстреляны в лесу у Козьих Гор“.

В ответ на это я заявил, что вагоны с поляками в 1940 году действительно проходили через Смоленск по направлению на запад, но где была станция назначения — я не знаю…