Эдвард Сноуден. Личное дело - Эдвард Сноуден Страница 18

Все было как в дыму. Помню, я прочел «Совесть хакера» (известную также под названием «Манифест хакера» ^[28]), «Лавину» Нила Стивенсона и целые тома Дж. Р. Р. Толкина, засыпая на середине главы и путая события и персонажей. И вот уже во сне мне снится, что около кровати стоит Голлум и жалобно воет: «Хозяин, хозяин, информация хочет быть свободной!»

Когда лихорадочные сновидения пропали, наяву пришла мысль о необходимости нагнать пропуски в школе – и это стало подлинным кошмаром. Пропустив примерно четыре месяца школьных занятий, я получил официальное письмо из Арандельской средней школы с уведомлением, что я остаюсь на второй год. Признаюсь, я был в шоке, но, читая письмо, все-таки отдавал себе отчет, что догадывался об этом и понимал, что это неизбежно, и целыми неделями с ужасом ждал, когда это случится. Перспектива вернуться в школу, не говоря уже о том, чтобы пройти заново два семестра, казалась невообразимой. Я готов был пойти на что угодно, лишь бы избежать подобного развития событий.

В тот самый момент, когда заболевание желез переросло в полномасштабную депрессию, известие из школы хорошенько встряхнуло меня. Я сразу поднялся на ноги и впервые оделся не в пижаму, а во что-то другое. Сразу вошел в Интернет через телефонную линию и стал искать «хак». Проведя небольшое исследование и заполнив много-много бланков, я получил результат, упавший мне на электронку: меня принимали в колледж. Как выяснилось, чтобы подать заявление, аттестат средней школы не требовался.

Общественный колледж имени Анны Арандел был местным учебным заведением, не столь почтенным, как школа моей сестры, однако фокус удался. Главное, колледж имел аккредитацию. Я отнес справку о поступлении руководству средней школы, которое с любопытством и плохо скрываемой смесью безразличия со злорадством дало согласие на мое поступление. Я посещал занятия в колледже два дня в неделю, и на тот момент это практически равнялось моим усилиям, чтобы стоять прямо и выполнять какие-то действия. Поступив на курс, который был выше моего класса в школе, я не так страдал бы из-за года, который пропустил. Я попросту через него перепрыгнул.

Колледж находился всего в двадцати минутах пути, и первые несколько раз я не сидел за рулем машины, так как это было бы опасно. Я только недавно получил водительское удостоверение и был совсем новичком, да вдобавок едва не засыпал за рулем. Я отправлялся на занятия, а после них тут же возвращался домой – спать. В группах я был самым младшим и, может быть, даже самым младшим во всем учебном заведении, попеременно служа, как новое лицо, то неким подобием талисмана, то поводом для дискомфорта в силу одного своего присутствия. Все это наряду с тем, что я еще только выздоравливал, означало, что я не болтался без дела просто так. А еще, поскольку колледж находился в ближайшем пригороде, там не было активной кампусной жизни. Анонимность школы мне прекрасно подходила – как и занятия, большинство которых было заметно интереснее, чем те, на которых я дремал в Арандельской средней школе.

Прежде чем я двинусь дальше и навсегда оставлю среднюю школу позади, я должен заметить, что за мной все еще числилась задолженность по английскому – единственное с отметкой «неуд». Мое автобиографическое сочинение. Чем старше я становлюсь, тем тяжелее оно меня обременяет, тогда как писать его не становится легче.

Дело в том, что никто с такой биографией, как моя, не чувствует себя комфортно, когда речь заходит о мемуарах. Когда ты потратил столько времени своей жизни на то, чтобы избежать идентификации, тяжело развернуться в противоположную сторону и перейти к «полному саморазоблачению» в книге. Разведсообщество требует от сотрудников заведомой анонимности, своеобразной «пустой страницы», личности такого типа, которой предписана секретность и искусство притворяться кем-то другим. Ты стремишься к тому, чтобы не бросаться в глаза, чтобы твой вид и голос были как у всех. Живешь в самом обыкновенном доме, водишь самую обыкновенную машину, носишь самую обыкновенную одежду. Различие только в том, что ты это делаешь намеренно: «нормальность», «заурядность» – твое прикрытие. Таково извращенное вознаграждение за карьеру самоотречения, которая не дает ни общественного признания, ни славы. Слава приходит не во время работы, а после, когда ты вновь сможешь выйти к людям и благополучно убедить их в том, что ты – один из них.

Несмотря на то что существует еще большое количество более популярных и наверняка более точных терминов для описания этого типа расщепления идентичности, я склонен назвать его самошифровкой. Как при любой шифровальной работе, исходный материал – ваша подлинная идентичность – продолжает существовать, только в замкнутой и закодированной форме. Формула, делающая эту самошифровку возможной, довольно проста: чем больше ты знаешь о других, тем меньше – о себе. Спустя какое-то время ты можешь утратить даже свои вкусы – то, что тебе нравится (и даже что не нравится!). Ты теряешь свои политические взгляды наряду с любым уважением к политическому процессу, если таковое у тебя и было в прошлом. «Миссия превыше всего!»

Некоторые вещи из тех, что я здесь описал, годами служили мне в качестве объяснения моей любви к приватности и моей неспособности или нежелания быть более индивидуальным. Это только сейчас, когда я нахожусь вне разведсообщества почти столько же времени, сколько я находился в нем, до меня дошло: этого совсем недостаточно. Если на то пошло, я едва ли шпион. Я ведь даже еще не начал бриться, когда не справился с сочинением по английскому. Я был всего лишь ребенком, который уже немного поиграл в шпиона. Отчасти – в виде онлайн-экспериментов, когда в играх учился менять свою идентичность; но больше всего – когда столкнулся с молчанием и ложью, которые повлекли за собой развод моих родителей.

В связи с их разрывом мы стали семьей «хранителей секретов», экспертами в игре в прятки и недомолвки. Мы с сестрой в итоге тоже стали иметь свои секреты, когда один из нас проводил выходные у папы, а другой продолжал оставаться с мамой. Одно из тяжелейших испытаний для ребенка при разводе – это когда один из родителей расспрашивает его о новой жизни бывшего супруга.

Мама надолго пропадала – она обратилась к службе знакомств и ходила на свидания. Папа изо всех сил старался заполнить вакуум, но временами его приводил в ярость процесс расторжения брака, затянутый и недешевый. Когда его накрывало, мне казалось, что наши с ним роли поменялись. Я должен был сохранять уверенность и стараться уговорить, успокоить его.

Писать обо всем этом тяжело, хотя и не так, чтобы очень – потому что эти события, даже при всей их болезненности, ни в коей мере не ставят под сомнение глубокую врожденную порядочность моих родителей, которые смогли из любви к своим детям запрятать поглубже свои разногласия и прийти к согласию, чтобы в конце концов благоденствовать, живя по отдельности.