Замена - Сергей Цикавый Страница 82

Девочка не знала, что ответить, но новенький не сдавался. Мальчика очень тошнило от химиотерапии, ему не хотелось есть, и он разговором забивал в себя комок рвоты.

– А Джадис убьют? Или нет? Лучше бы убили!

– Я не знаю.

– Ты еще не дочитала ее? Или не поняла? Мама читала мне книгу, но я не понял, что там случилось. А потом еще одну книгу. Там мальчики пошли куда-то, и в общем, глупая книга.

У новенького на голове осталось три хохолка, и девочка, заглянув под эти клочки волос, увидела там названия странных книг. А еще увидела, что мучиться ему осталось недолго – неделю, не больше.

– А кто дочитает нам книгу? Ты или профессор?

– Я не знаю.

– Ты ничего не знаешь, «Ты-умрешь», – насупился мальчик. – Ты скучная. Меня зовут…

Он икнул, и его губы побелели. Сейчас, решила девочка.

– Я прочитаю книги, которые тебе читала мама. И объясню.

Новенький поморгал: у него слезились глаза.

– Когда? – выдавил он.

– Послезавтра.

Он помотал головой и зажал рот ладонью. «Такие большие книги, ты не успеешь», – прочитала девочка под его хохолками.

«Хотел бы я дожить до послезавтра».

«Я сейчас блевану прямо перед ней. Фигово».

«Она страшненькая».

Девочка чувствовала его рвоту у себя в горле, ей было плохо, и она перестала заглядывать в голову новенькому.

– Приходи завтра. Я прочитаю «Пеппи Длинный чулок».

Он кивнул и убежал. Девочка знала, у кого она попросит книгу.

Задняя стена класса была стеной только с одной стороны, и она знала, что профессор Куарэ никуда на самом деле не спешил. Ни он, ни десятки странных устройств, которые всегда там работали.

* * *

– Он пришел? – спросила Элли.

«Нет. Его убил Кристиан».

Я покачала головой.

Они все молчали, вспоминая рассказ. Сначала я долго описывала классную комнату, парты-ящики, вспоминала, как лился сверху свет, не дающий теней. Я говорила, ожидая, пока они не замолчат. Говорила, пока звучали требования объяснить. Я описывала в пустоту.

Дети всегда пропускают описание в экспозиции.

Сейчас они спросят, кто этот профессор. Они спросят еще что-то и тотчас же вернутся к своему положению, снова заметят провода детонаторов на мне, взрывные устройства перед собой и несколько этажей подвала над нами.

Но я смогла.

Только откровенность, только личное – и никакой светотени.

«Интересно, что бы сказали об этом учебники». Я видела глаза своих учеников, видела в них вопросы и решила, что правда – это до конца.

– Вы знаете, кто такие Ангелы?

Растерянные взгляды детей, бесстрастные взгляды бомб – так начался мой настоящий урок, последний урок правды. Он начался, и я поняла, что это на самом деле легко, легче легкого, потому что мягкий свет без теней не оглушает, потому что они все просто хотят слышать учителя, потому что иначе нечестно.

– Можно войти? Я опоздала.

В открытых дверях стояла Джоан.

Я кивнула, и Малкольм сделал шаг в класс. За ее спиной был темный коридор, освещенный оранжевыми лампами, сырой и неуютный – и устремленный в свободу.

– Нам надо поговорить, – сказала Малкольм. – Сейчас.

Она ни разу не оглянулась на детей, их словно не существовало в мире Джоан.

«Она переоделась. В чем она была утром? И… сколько времени прошло?»

Понимание было горячим и острым: Анатоль, другие учителя, время – я не знала ничего, а передо мной стоял ответ на десятки вопросов.

– Где Куарэ?

– В таком же классе, только под другим крылом.

Джоан легко взобралась на стол, за которым я сидела. Она вертела в руках свой телефон-планшет, и запонки ее рубашки звучали насыщенной синевой.

– Мисс Малкольм, что происходит?

– Мисс Малкольм!

– Мисс Малкольм!

Она не обернулась, и только я увидела досадливую гримасу на лице Джоан.

– Я разговариваю с вашей учительницей, – сварливо сказала она. – Помолчите.

– Мисс Малкольм, пожалуйста!

– Мисс Малкольм!

Они кричали, и я задыхалась от отчаяния в их голосах. Боль в груди стала почти невыносимой, когда из багровой пелены вынырнула рука и ухватила меня за щеку.

– Нам надо поговорить, – сказал звенящий голос, и в багрянце мелькнула сталь.

– Мисс Малкольм…

– Заткнитесь, – негромко сказала Малкольм. – Вас притащили сюда, нацепили вам подгузники поверх одежды и приковали к партам. Вам, мать вашу, поставили бомбы перед носом. Вы всего лишь предохранители, а предохранители должны молчать и работать.

Джоан смотрела только на меня, но ее услышали все.

– Джоан, что…

– Не здесь.

Она напряжена, вдруг поняла я. И ее паясничанье в дверях, и злой тон в ответ детям, и аккуратно расчесанная челка, и даже свежая помада на тонких губах – это все якоря, за которые она держится.

– Не здесь, – повторила Малкольм.

И я увидела, как в ее синих глазах тает серость.

И заметила, что Джоан Малкольм сидит, натягивая своим весом провода детонаторов. По проводам ползли капли крови – вот-вот запачкают ее брюки. «Это моя кровь».

– Не здесь, – в третий раз сказала она. – И поживее.

И я нырнула.

Коридоры смещались в стороны, как стрелки, ныряли и возносились прочь с моего пути. Стоял гул, стоял лязг – я словно попала в огромный механизм. Кафельная плитка дождем текла вниз, таяла со звенящим скрежетом, и в этом месиве я впервые подумала о том, что могу увидеть впереди знакомые синие нити.

Гул и грохот коридоров стихли: передо мной лежала первая ветвь памяти.

«Что это?»

Она была ровная, прямая и непрерывная. Из серой пустоты ткались новые ветви – гладкие, чистые, без лакун.

Идеальные.

И слишком плотные, чтобы просто пройти насквозь.

* * *

Раскаленное небо. Зеленые блики над горизонтом, чьи-то крики, чаще всего повторяется слово «Ангел» – примерно семнадцать процентов. Остальное трудно оценить: я плохо знаю болгарский.

– Вы Малкольм?

Погоны поверх скафандра. Он не спал трое суток, не соображает. Сорок пять лет, опыт бронетанковых боев. Шрамы, темперамент холерический. Слишком много смертей.