Замена - Сергей Цикавый Страница 81

– Вы в медикаментозном параличе… Витглиц, вы меня слышите?

Я хотела кивнуть, потом поняла, что значит слово «паралич», и даже не попыталась разжать губ. Свет пропал, а после – явился снова – как очень быстрый маятник.

– А, вижу. Зрачковый рефлекс есть.

Голос почему-то ассоциировался с переломами, со складным метром.

– Давайте проясним. Здесь все вокруг опутано взрывчаткой. Именно поэтому я вам и сообщаю подробности – чтобы вы не дергались.

«Переломанный. Заместитель Велкснис».

– Опустите голову.

Что-то надавило мне на затылок, и, наконец, пришло ощущение пространства: «Я сижу». Мелкий пепел сеялся сквозь поле зрения, и я увидела отглаженные лацканы, вырез, свежую блузку и – раз, два, три, четыре… – нити проводов, воткнутых мне в грудь.

– Это датчики детонаторов. Если вы попробуете, м-м, дематериализоваться, произойдет взрыв. Теперь позвольте…

Шершавые пальцы взяли меня за подбородок, встряхнули, и сыплющийся пепел пропал, обнажая класс. Парты стояли у стен, и на каждую положили устройство с тусклым алым зрачком. Мои провода уходили в эти приборы.

Взгляды давили мне на грудь – точно над последней пуговицей пиджака. Алые взгляды принадлежали взрывчатке. Остановившиеся, напуганные – детям.

«Они уже все мертвы».

– Под вами термохимический боеприпас – на случай, если вы – это уже не совсем вы. И последнее: ваша работа – просто посидеть здесь. Побудьте хорошей учительницей. До свидания.

Перед глазами сеялась пепельная метель, «до свидания» болью застряло в виске. Потом коротким фиолетовым ударом закрылась дверь – и все. Я осталась наедине с 1-A.

«Я должна что-то сказать. Хоть что-нибудь».

Дэйв, Марта, Андрей, Роман, Микаэлла, Стефани… Они все – гарантия того, что я не сдвинусь с места. Нет, не так. Гарантия того, что я останусь человеком. И я люблю их всех, а они меня ненавидят. Они умные, взрослые – и они все слышали.

Время текло размеренными толчками, я почти ничего не чувствовала, кроме ноющей потребности в словах.

– Не… – я закашлялась. Горло сводило от боли. – Не молчите.

– Не двигайтесь, мисс Витглиц, – сказал Роман, и их прорвало – всех и сразу.

Они кричали, что не хотят умирать, они требовали, чтобы им все объяснили, рыдали, и яркие копья безошибочно метили мне в голову. Боль была сумасшедшая: болело почти все, что я ощущала.

Они меня обвиняли.

Я видела свой короткий полет, я снова чувствовала руку Анатоля в своей руке. Я закрывалась, потому что это был мой последний урок, здесь не было окон, матовый свет ламп не давал теней, и так выглядел мой эшафот.

Последний урок. Почти как первый.

* * *

– «Тише! – сказал извозчик. И все они стали прислушиваться.

Что-то наконец начало происходить в темноте».

Профессор посмотрел на часы и закрыл книгу. Девочка заметила, что он оставил палец на той странице, «…происходить в темноте», – повторила она про себя, чтобы запомнить и представить: не видно что, но что-то происходило. Она даже кивнула себе.

– Мне пора. Мы продолжим завтра.

Девочка прикрыла глаза: завтра – значит завтра.

Вокруг шумели другие дети: старше ее, младше ее. Они не понимали, что сказал профессор, иначе почему просили его продолжить? Девочка оглядывалась, рассматривая их крики. Ей было слишком ярко и хотелось выйти, но профессор еще никого не отпускал.

– Соня умеет хорошо читать, – сказал профессор. – Соня?

Девочка не сразу поняла, что это о ней. Она внимательно смотрела, как плачет маленький мальчик на задней парте. Он почти не умел разговаривать, и ему скоро понадобится обезболивающее. Его плач был с серым блеском, как кожа на его макушке. «Он не хочет лекарств, он хочет слушать», – поняла девочка.

– Соня, иди сюда, – терпеливо позвал профессор.

– Да.

Кто-то сказал «фу», кто-то – «бе». Кто-то спросил: «Разве Витглиц не немая?» Она встала, парта-ящик оцарапала ей коленки: скоро станет совсем тесно.

Почему-то дети не скандировали «Ты-умрешь», и девочка окончательно уверилась, что при профессоре никто не упоминает ее кличку. Профессор открыл перед ней книгу, и девочка села на его место. Книга была большая, она еще не видела таких – даже среди тех, что нянечки читали сами.

Матовый свет падал сверху, теней не было. На столе лежал игрушечный зверек. Кто-то нарисовал ему шрамы на животе.

– Она скучная, – сказал голос. – И глупая.

В комнате загудели.

– А книга скучная? – спросил профессор, открывая дверь, и гудение стихло. – Или кто-то еще умеет хорошо читать?

Она, хмурясь, смотрела на буквы. Ей казалось странным читать вот так – для всех.

Щелкнула дверь.

– Эй, «Ты-умрешь», а где твой белый?

– Да, «Ты-умрешь», ты сыграла на его писюне сегодня?

– «Они пели в тон ему, только гораздо выше, в прохладных, звонких, серебристых тонах», – прочитала девочка и остановилась.

Она знала – каково это, когда звуки светятся и выглядят.

Она повысила голос. Интонации – вот что важно, думала девочка. Дети все еще гудели, но уже что-то изменилось. Девочка чувствовала на себе их взгляды, чувствовала, что им становится любопытно. Кто-то зашикал на соседа.

«У меня получается», – удивилась девочка.

Слова скользили – сочные и добрые, они подсказывали интонацию и темп, и ей казалось, что нужно еще немного подержать паузу – чтобы выделить слова с большой буквы. И еще точнее расставить ударения – вот, между кавычек: это же такие важные мысли.

Дети гудели о своем. А после всех позвали на ужин.

Они шли мимо девочки, мимо ее взгляда, вперенного в книгу. Мимо всех ее интонаций и ударений. За Юлией пришла сестра с капельницей.

– …А Дигори совсем дурак. Зачем он так сделал? Нужно было, как Полли сказала.

Девочка не сразу поняла, что это говорят ей.

– Эй, «Ты-умрешь», ты чего это?

Мальчик был новенький. Он знал ее кличку, но не знал ничего о ней. И у него был рак костей.

«Ты умрешь», – хотела сказать она, как велел ей Кристиан.

– Он еще маленький. Он попал в волшебную страну, потерялся.

«Как странно шелестит мой голос», – подумала девочка.

– Ну и что? – заупрямился новенький. – Я тоже маленький, и мне очень больно. Но я же знаю, как надо!