Львиная охота - Александр Щеголев Страница 82

— А вы почему на ногах? — спросил я старика. — Не заснуть?

Тот не принял моего тона. Обвел рукой поляну и пожал плечами:

— У кого-то — аритмия, у кого-то — апноэ. У одного язык провалился, другой оказался эпилептиком. Все они не собирались быть моими пациентами, но их мнения не спросили, как не спросили и моего, когда передали, что сейчас на поверхность вылезут новые пациенты, — он постучал себя по шлемофону. — Кстати, как ваше самочувствие?

— Простите, за неудачную шутку, — поспешно сказал я ему. — Ей-богу, я не хотел никого обидеть. Какой у нас план? — спросил я у Рэй.

Где-то что-то двигалось, были характерные звуки и вспышки — совсем близко, за деревьями и за корпусами зданий, — где-то шла война, но нас это странным образом не касалось. Здесь было на редкость мирно, хорошо. Шаров не наблюдалось, как будто их что-то отпугивало. Оазис покоя. Если не задерживаться взглядом на бесчувственных телах.

— Видишь мусорницу? — отвлеклась Рэй от переговоров по рации. — Которая с зонтом. Это микролет. А зонт — это на самом деле винт. Маскировочка — блеск, правда?

И сама мусорница, и растущий из ее утробы полосатый парковый зонт были ненормально большого размера. Как же я сразу не обратил на это внимание?

— С той стороны холма — еще один микролет, — добавила она. — Нам только до Райских Кущ дотянуть, а там есть где укрыться.

— Тогда чего мы стоим? — изумился я. — Ох, чую, уже летит воронье…

— Восстанови дыхание, — сказала она, — отряхни крылья. Генератор блок-поля пока работает, волна не вскрыта. Машинка спрятана в вершине холма, залита стеклопластиком. Площадь охвата, правда, очень маленькая, вот этот прелестный лужок, и все… — Прижав шлемофоны к ушам, она внимательно слушала. — Ты прости, милый, у них такие дела творятся.

Старик склонился над Василием, потом присел на корточки, жестом спирита наложив широченные ладони на биопластырь, и спросил:

— Ну, как ты?

— Он из-под капельницы сбежал, — наябедничал я. — Все склянки перебил.

— В склянках не было лекарств, — сказал врач, не двигаясь. — Обман, плацебо, лишь бы Скребутан не нервничал. Сильно чешется?

— Устал, — всхлипнул Василий.

— Не дури, — сказал старик. Он повернул ко мне голову и вдруг улыбнулся:

— Кстати, у меня есть ответ для вашего японца Иссы. И для вас самого тоже. Вы не против?

— Против — значит контра, — сказал я.

Он с чувством прочитал:

Может мелкое

породить великое.

Как Фудзи — стихи…

Врач, он же поэт. И вдобавок хороший психолог. Я состроил зверскую рожу:

— В каком смысле? Это по поводу литературного творчества? Намек на чье, собственно, творчество? Где моя шпага?! Или это у вас мания литературного величия?

Он засмеялся:

— Просто шутка. О бесполезности сравнений в описании Божественного.

Умело спрятав тревогу, он посмотрел на лежащего перед ним пациента.

— У тебя есть и другие стихи! — выгнул спину, выкрикнул Василий. — «Стать богоравным, оставаясь во плоти — безумье души…» Это ведь ты написал! Оставаться во плоти, Володя, это безумье души! Хватит с меня, Володя!

— От твоей души что-нибудь зависит? — мягко спросил Владимир Гончар. — Хотя бы механизм регенерации?

— Разрешите мне, — сказал я. — Врежу, как богочеловек богочеловеку. Струсил быть Богом, адъюнкт? Но ведь кто-то должен Им быть, кто-то должен это делать?

Больной затих лишь на мгновение; он произнес тусклым голосом и совсем не то, что я ожидал:

— Теперь это ваш вопрос, Максим. Зря смеетесь.

И наконец я рассердился. Я крутанулся и злобно спросил у Рэй:

— Твой Покойник, надеюсь, знает, где искать третью Букву?

Как выяснилось, она уже закончила общаться со своим Центром Управления. Лицо у нее было страшным, изменившимся, закаменевшим.

— Никогда не спрашивала, — ровно ответила она.

Василий хотел было что-то ответить; я жестом остановил его и обнял Рэй за плечи:

— С кем ты говорила, девочка?

— Стас не выдержал и приказал всё отключить. Периметр пал.

— Что стряслось?

— Зеленые галстуки берут наших в заложники, а потом бросают их на ограждение. Новая тактика.

— Вы хорошо спрятали Буквы? — спросил Василий.

— Не скажу, — рявкнул я.

— Подлецы, — простонала Рэй, уткнувшись мне в грудь. — Есть же подлецы…

— Уходим, — известил я общество, быстро оглядев всех.

Калека приподнялся — Гончар помог ему не упасть. Я посмотрел в небо и с отчаянием подумал: как же дорого обошлась святым местам попытка убедить Жилова в том, что он — Избранный! Не пора ли тебе, Жилов, собраться с духом и составить Слово — эта невысказанная мольба горела в глазах друзей… Но имею ли я право? Даже если и есть у меня пресловутая «третья буква», даже если и догадался я, что сие означает…

Поганая мысль пришла мне в голову, вытеснив все прочие, и тогда я сорвал со своей спины рюкзачок:

— Где тут включается эта чертова рация?

— Зачем? — спросила Рэй.

— В Академии работает такой Анджей Пшеховски, ты его сегодня видела…

— Его бросили на ограду, — сразу ответила она. — Одним из первых.

Очевидно, с моим лицом тоже что-то происходит, потому что Рэй берет мои щеки в ладони, накрывает мои губы пальцем и шепчет:

— Ну что ты, Максюша, что ты…

Девочка все понимает, надо же. Мне нестерпимо хочется самому пойти к ограде — не спеша, не скрываясь. И чтобы было видно, где я шел. Так написано, кажется, у Томаса Мэлори: «Видно было, где он шел». Хорошо написано, кровью, а не слюной…

— Я никуда не полечу, — объявляет Василий. — Простите меня, товарищи. Вы только не теряйте времени, до фикуса я и сам доползу.

Рэй неотрывно смотрит мне в глаза.

— Моя любовь седа, глуха, слепа и безобразна, — произносит она с непривычной скованностью. — Помнишь? Оказывается, это про тебя… вернее, про нас… — Она отводит взгляд. — В случае чего встречаемся на взморье, договорились? На том же месте.

Встав на цыпочки, она целует меня. А потом рывком снимает с меня шлем…

Вот и договорились, успеваю подумать я. Я также успеваю схватить и сжать предательские девичьи руки — Рэй вскрикивает от боли, — однако чернота накатывает стремительно, в переносице раскручивается космическая спираль, небо опрокидывается, и ангелы бережно подхватывают меня, опускают на землю, и густая субстанция, бывшая когда-то мускулистым атлетом Жиловым, растекается по аллее, и нежный голос лихорадочно объясняет происходящее: