i-o - Саймон Логан Страница 8

› я художник

› и в то же время механик

› я рабочий

› и в то же время раб

› я мертв

› и в то же время жив

› я нетадеталь

Давным-давно я догадался, что повторяющийся орнамент, нанесенный на бесконечную металлическую ленту конвейера, скользящую у меня перед глазами, придуман для того, чтобы гипнотизировать. Когда конвейер движется, к его неприятному скрежету привыкаешь, и он перестает казаться таким уж неприятным — как грубые слова, сказанные шепотом, вовсе не кажутся грубыми.

Орнамент не действует, если смотришь прямо на него. Он колышется перед твоим взором, заполняя визуальный хаос, возникающий в промежутках между загрузками, когда внезапно на какое-то время детали перестают поступать на линию. Но когда конвейер несет на себе свои влажные, мясистые дары, орнамент оживает. С мрачной настойчивостью, словно кровавый фонтан, брызжущий из перерубленной топором шеи, его пульсация окутывает тебя легким, как пух, мороком, и ты впадаешь в транс. Еще на один день.

Мы даже не замечаем, когда это случается с нами. Я пребывал бы в неведении, как и все остальные, если бы несколько месяцев назад у меня не случилась закупорка сосуда.

› бессмысленные проволочные сплетения, колючая проволока, протянутая

› через мои артерии, затем кровотеченье

› отрывистые судороги, отторжение собственных биожидкостей

› я упал замертво на фабричный пол

› и пролежал там несколько часов

› пока меня не обнаружил надзиратель, на планшетке

› прикрепленной к его груди — жирный крест

› там, где на схеме — мое рабочее место

Я смутно помню свое возвращение к жизни, а также те монтажные столы и приборы, которые мои собратья использовали для того, чтобы спасти меня. Металлические спицы в моих ногах и набор гидравлических клапанов, прикрепленных к моим вискам для того, чтобы спускать пар, когда давление становилось слишком большим.

Мелкие модификации.

Время от времени им подвергается каждый из нас, но только теперь я начал задаваться вопросом, какая из них изменила меня сильнее — ржавая стальная маска, приваренная к моему лицу, или же то, что я успел увидеть за секунду до падения на пузырчатый бетонный пол — послание, зашифрованное в кажущемся случайным узоре, выгравированном на металлической ленте.

Обычно изучение узора прерывает прибытие очередной заготовки: красного, влажного кома, из которого торчат несколько трубчатых выступов.

И тогда я, точно так же, как проделывал это уже тысячу восемьсот семьдесят шесть раз до этого, лезу в карман моего пластикового фартука, достаю оттуда маленькую полую трубку и приподнимаю на лежащей передо мной заготовке слой плоти, словно это какая-то странная луковица. Затем я засовываю трубку в образовавшуюся щель и отпускаю слой, который упруго возвращается на место.

Я не знаю, что случается с заготовкой на следующем этапе, не знаю и того, каким операциям она подвергается на предыдущих стадиях. С каждой стороны от меня возвышается металлическая переборка, так что мне не видно ничего, кроме глухой кирпичной стены по другую сторону конвейера и ржавого лестничного пролета у меня за спиной. Но я могу слышать других рабочих. Хотя их заглушают шипение пневматики и пронзительный скрип огромных смазанных маслом шестерней, приводящих в действие непостижимые для нас устройства, я все равно слышу их.

Они кричат.

Я смотрю на плывущую по конвейеру заготовку только что подвергнувшуюся модификации/ апгрейду/ обезличиванию. Она слегка задерживается перед тем, как нырнуть в отверстие с зазубренными краями, и я вижу, как она на мгновение вздрагивает.

Затем ее ухватывает какая-то ржавая клешня, высунувшаяся со стороны соседнего рабочего места, зазубренные пальцы плотно сжимают ее, так что на ленту из заготовки выдавливается какая-то жижа, а затем она исчезает вместе со своей добычей.

И вот снова ничто не отвлекает меня от рассматривания узора на ленте, и я равнодушно вглядываюсь в него.

Я слегка наклоняюсь вперед, чувствую какое-то дребезжание за глазными яблоками и как вскипает во мне кровь.

Я чувствую, как крохотные гидравлические насосы, пристроившиеся на моих висках, приходят в движение, неохотно, со скрипом, сдвигаются с места. Узор скользит у меня перед глазами, и я, как никогда прежде, уверен, что он распадается на отдельные символы.

Я прикасаюсь к ленте, провожу моими утомленными, покрытыми шрамами пальцами по его причудливым изгибам и гипнотическим завиткам и начинаю понимать их значение.

Пар внезапно вырывается из лотка слева от меня, и это застигает меня врасплох, хотя подача заготовок происходит с той же ритмической регулярностью, как и работа всех окружающих меня механизмов.

Я отдергиваю пальцы от ленты и протягиваю руку за следующей заготовкой, в то время как моя вторая рука уже извлекает очередную трубочку из покрытого пятнами и надорванного кармана на моем фартуке. Но из облака пара ничего не появляется.

Я пытаюсь нащупать заготовку, заранее предвкушая ее влажную теплоту, но когда облако пара развеивается, лента пуста.

Часы соскочили с ритма, на шестерне пробуксовал зубец.

Я снова протягиваю руку туда, где должна появиться заготовка, где она всегда появлялась раньше и всегда будет появляться, потому что я не умею делать ничего другого. Я умею делать только это.

Но опять не нахожу ничего, кроме пустоты.

Я утираю пот со лба и поворачиваюсь к металлической лестнице, которая ведет в мою комнату отдыха.

Детали машины, которые видны сквозь металлическое кружево стен, продолжают вращаться как ни в чем не бывало. То, что их движения всегда повторяются, внушает в меня уверенность, и я спрашиваю у них, моих повелителей, моих работодателей, что мне делать теперь.

Но они безмолвствуют.

Я поворачиваюсь обратно к конвейеру и обнаруживаю, что узор на нем уже не так хаотичен, как прежде.