Война кукол - Людмила Белаш Страница 73

Люди любят вкусную еду, а киборги — достоверную информацию. Чем сложней поставленные перед ними задачи, тем больше данных им нужно для правильных выводов и выбора тактики. Действовать наугад и наобум киборги терпеть не могут. А люди считают, что киборги должны знать лишь «от и до», не больше. Как быть? Вы угадали, надо раздобыть информацию в обход людей-хозяев.

И вот киборг, служащий где-нибудь в криминальной полиции, снимает трубку (или — присоединяется к Сети через порт) и связывается со своим бывшим сослуживцем по Звездной пехоте, ныне кибер-секретарем какого-нибудь высшего чина Минобороны. Номер телефона и код допуска для него — не секрет. Мало того — старый знакомый, разыскав его через третьих и четвертых лиц (и эти лица — не люди), доверительно сообщил, какая линия защищена от прослушивания. А соединяет их кибер-связист, тоже чей-то знакомый. Да-да, всюду протекция, знакомства, и у киборгов — тоже.

На случай перехвата сеанса связи оба собеседника пользуются каким-нибудь мудреным аудио-тональным кодом — и код этот тоже не людьми придуман. Люди обучают киборгов групп усиления секретности и электронной криптографии — и киборги, с молчаливой благодарностью приняв науку, совершенствуют ее на свой лад.

Именно так Электрик из театра «Фанк Амара» связался с Этикетом, находившимся на базе Бэкъярд. В звуковом диапазоне это выглядело как пересвист двух птиц. На самом же деле это был очень серьезный разговор.

— Капитан, это Электрик. Важное сообщение. Сейчас я перехватил связь лейтенанта Чака со студией Дорана.

— Суть дела, коротко.

— Речь шла о передаче «NOW» в 09.00. Имеется в виду та часть передачи, где выступала кукла из Банш. Чак требовал от Дорана информацию о месте встречи с куклой, планы таких встреч на будущее и дополнительные сведения. Доран отказал наотрез. Чак сослался на ответственность перед законом. Доран заявил, что повторное требование он будет считать грубым давлением на независимое телевидение и прибегнет к помощи адвоката, а кроме того — обнародует факт давления. Также Доран заявил, что считает своим гражданским долгом расследовать работу проекта «Антикибер» до конца. Это все.

Этикет не отвечал. Его Giyomer A75 работал в бешеном режиме, то и дело обращаясь к памяти. Картина вырисовывалась угрожающая.

Он тщательно вспоминал слова Хиллари:

*** ОНИ ГОТОВЫ ПОГУБИТЬ ЛЮБОЕ НАЧИНАНИЕ, ЛИШЬ БЫ СНЯТЬ СЕНСАЦИОННЫЙ РЕПОРТАЖ. ЭТО ПСИХОПАТЫ, И ДОРАН НЕ ИСКЛЮЧЕНИЕ.

*** ТОЛЬКО СТРАХ И УГРОЗА ЖИЗНИ — ПРИЧЕМ В ПРЕДЕЛЬНЫХ ФОРМАХ — МОГУТ ЕГО ОСТАНОВИТЬ. ТОЛЬКО МАКСИМАЛЬНО ЖЕСТКОЕ ДЕПРОГРАММИРОВАНИЕ

*** ЭТИКЕТ, ЧТО ТЫ БУДЕШЬ ДЕЛАТЬ, ЕСЛИ ПРОЕКТ ЗАКРОЮТ? …СОСТОИТСЯ ПОДКОМИССИЯ; СО ССЫЛКОЙ НА ДОРАНА КОНГРЕССМЕНЫ СКАЖУТ, ЧТО МЫ МАЛО ЛОВИМ БАНШЕРОВ И МНОГО ТРАТИМ ДЕНЕГ, И ЗАРЕЖУТ НАС.

«Проект под угрозой, — суммировал Этикет. — Мы все под угрозой, включая Хиллари и человеческий персонал. Надо срочно принимать меры. Надо ли советоваться с Хиллари? Не надо. Справимся сами. Хиллари ничего не должен знать, чтобы в случае разоблачения ответственность не легла на него».

Все это — привлечение памяти, анализ, поиск возможных форм действия — заняло у Этикета минуты две-три.

— Электрик, благодарю за информацию. Свяжи меня со студией Дорана.

Пока устанавливалась связь, Этикет выбрал голос, каким говорить. Голос принадлежал боевику партии, убитому (это он точно знал) в стычке с сэйсидами семь с лишним лет назад.

— Это Доран? Это точно сам Доран? (Точно, сам — Этикет проанализировал голос.) Отлично. Я видел передачу в девять утра. У меня есть кое-что новое о Фанке, директоре театра. Нет, только при личной встрече. И никаких телекамер, я не хочу светиться. Говорить буду с тобой одним, с глазу на глаз. Сегодня, в два часа. Мы встретимся… — и Этикет подробно описал место встречи — пятый этаж весьма непрестижного дома в Басстауне, квартира с окнами во двор-колодец. Наивно думать, что киборги из спецслужб не знают адреса запасных, законсервированных явочных квартир и тайников, за которые — хоть год потей над счетами — не узнаешь, кто платит.

Договорившись с азартно заинтересованным Дораном, Этикет через радар связался с Принтером:

— У НАС ЕСТЬ НА БАЗЕ МАШИНА-ФУРГОН. ЕЕ НАДО БЫСТРО ПЕРЕКРАСИТЬ И ОФОРМИТЬ КАК АВТОМОБИЛЬ СТРОИТЕЛЬНО-РЕМОНТНОЙ ФИРМЫ С ВЫМЫШЛЕННЫМ НАЗВАНИЕМ И РЕКВИЗИТАМИ. НАЙТИ ТРИ КОМПЛЕКТА КОМБИНЕЗОНОВ, КОТОРЫЕ НОСЯТ РЕМОНТНИКИ. ЗАКАЗАТЬ В АРЕНДУ НА СУТКИ ЛЕТАЮЩУЮ МОНТАЖНУЮ ПЛАТФОРМУ ДЛЯ ВЫСОТНЫХ РАБОТ.

— НАЗВАНИЕ ФИРМЫ? — спросил Принтер.

— ЧТО-НИБУДЬ НЕБРОСКОЕ. НАПРИМЕР, ARCHILOOK.

* * *

Фердинанда мучила депрессия, Фердинанду не хотелось жить. Он ощущал, что его накрывает незримым куполом пустота. Ему никто не звонил, никто не заглядывал на его личный регион в Сети — не с кем было словом перемолвиться, а сам выходить в Сеть он боялся. Теперь он всего боялся.

Мир обезлюдел. Это страшно, когда ты остаешься один в стомиллионном Городе. Жизнь кипит, вокруг ходят люди, но ни одно лицо не встречается дважды — они прошли, и нет их, и никогда их больше не увидишь, словно и не живешь ты, а наблюдаешь чужую жизнь из замкнутого пространства своего черепа. Проносятся и исчезают разноцветные машины. Бесконечной лентой струятся они по шоссе — и даже лиц тех, кто управляет ими, не разглядеть. Кто они? Куда едут?.. Город дышит, Город шумит, не смолкая. До тебя доносятся обрывки разговоров, слова — бессмысленные, повисающие в воздухе, а сам ты молчишь уже четвертый день.

Фердинанд жил один и работал один, дома. Получал по Сети задания, выполнял их и так же, через Сеть, отправлял работодателю. Деньги ему тоже переводили в банк по Сети, по Сети же он заключал контракты, по Сети обзаводился знакомствами, болтал с друзьями — безмолвно, едва шевеля пальцами, вжившимися в чувствительную ткань сенсорных перчаток. Только в голове звучали мысли, раздавалось эхо несказанных слов. И разом все исчезло. Никого. Мертвый экран, единственная, словно замершая, надпись: «На ваше имя сообщений нет».

И не будет.

Карантин.

Не паникуя, не сговариваясь — все давно условлено — люди Банш, борцы за свободу киборгов, втянули свои виртуальные щупальца в глубь машин, заморозили коммутаторы, остановили поиск мишеней для своих «гарпунов». Надо переждать и помолчать, пока оперотдел проекта «Антикибер» — вернее, группа сетевого розыска, сразу после выпуска «NOW» наверняка поставленная на боевое дежурство, — не прекратит тотальное слежение. Потом, позднее, когда в сетях начнется обсуждение события, и разговоры о декларации Маски затеряются в тысячах им подобных, баншеры вновь оживут и найдут друг друга условными фразами. Но его, Фердинанда, долго будут избегать как зачумленного. Потому что это ЕГО семья додумалась до объявления войны — и Хиллари Хармон не успокоится, пока не раздавит ее.

Нет, лучше не думать об этом…

Фердинанд всегда работал неподвижно, сросшись проводами и оптическими волокнами с машиной; один глаз читает с шлема, другой с экрана, и никакой диссоциации сигналов — а к многослойному расщеплению мира в глазах он привык. Таймер напоминал ему, когда надо идти есть. И в прежние времена Фердинанд не баловал себя лакомствами — лишь иногда, чтобы возбудить угасающий аппетит, он покупал чего-нибудь вкусненького; с некоторых пор сама мысль о пище стала вызывать у него тошноту, но он вставал и силой заставлял себя что-нибудь пожевать. Он перешел на брикеты — они проще и удобней, и угол кухни у него был завален пестрыми упаковками и столбиками пакетов из-под белкового коктейля. Поев, Фердинанд садился на подоконник и часами созерцал трассу, пролегающую где-то далеко внизу, с быстро движущимися по ней плоскими коробочками автомобилей. Это напоминало ему о структурировании разнородных информационных сигналов, и он пытался вычислить алгоритм появления красного или желтого пятнышка и закодировать сигнал. Порой Фердинанду казалось, что он близок к помешательству. Пустота затягивала его, по ночам ему снились кошмары — черные люди беззвучно выбивают двери и идут по коридору к спальне, все ближе, ближе… Фердинанд кричал и просыпался, долго сидел в темноте с торопливо бьющимся сердцем, не веря в саму возможность пробуждения, а потом начинал прислушиваться — и казалось ему, что кто-то тихо открывает дверь снаружи, открывает, входит… И опять крик — это новый кошмар. Он переходит в день, он перетекает в жизнь, и невозможно от него избавиться, как невозможно повернуть время вспять.