Замена - Сергей Цикавый Страница 68

– Вот и его время прошло.

Мимо нас катили кого-то под полиэтиленовым покрывалом. Я остановилась, потому что остановилась станина с моей капельницей. Колетт пропустила санитаров и проводила взглядом каталку. От шелеста колес зарябило в глазах.

Мы идем на процедуры, вспомнила я. Очень важно было помнить.

– Колетт, Соня, вот вы где.

«Мы идем на процедуры…»

– Кто это там? – спросил тот же голос. Голос звучал вслед каталке.

– Мата. Прошло его время.

– «Пришло», Колетт, «пришло». Соня, ты можешь идти быстрее?

Соня – это мне. Это я.

– Да.

Доктор ушел, а Колетт смотрела ему вслед.

– Такой умный, а не может понимать. Пойдем, mon petit. Бабушке тяжело учить ваш язык, но бабушка понимает, что «прошло», а что «пришло». Как время может куда-то «приходить»?..

Шорох колес каталки. Шорох колес станины.

* * *

– Время – это просто время.

– Время жизни, что ли? – спросила Джоан.

– Для смертельно больных это много значит.

– А, да. Твое время – это боль, Соня. Что это за время такое? Зачем оно?

Вопрос был семантическим монстром – «зачем время?» Он не укладывался у меня в голове.

– Это жизнь. Антоним смерти.

– Твое дело, – легко согласилась Джоан. – Только смотри какая ерунда: ты больна, но директор, который поднял тему времени, – нет.

Я хотела возразить: Куарэ долго работал со мной, с такими, как я – или не совсем такими. Я знала точно: во многом он думает, как мы, – или хотя бы пытается…

– Что ты имеешь в виду? – спросил мой голос.

– Не знаю. Но этот разговор вне рамок модели директора. Погрешность невелика, но все же.

Джоан встала, и когда прямоугольник окна снова вспыхнул, я не увидела ее силуэта в кресле.

– …Нужен точный анализ семантем, – Малкольм стояла где-то справа. – Но разговор у вас получился странный. Ты уверена, что он ни на что не намекал тебе?

– На что, например?

– Не знаю, – Джоан засмеялась. – Знала бы ты, сколько проектов присосалось к лицею. Социологи, психологи, конфликтологи, медики… Одно радует: большинство научных тем – закрытые, диссертацию по ним не защитишь.

«Почему – радует?» – хотела спросить я, но Джоан заговорила какой-то устной скорописью:

– Проект – участвуешь, но не знаешь? Может быть? Легко. Какое-то нейрокодирующее слово? Маловероятно. С другой стороны, программы «Нойзильбер» – мало информации.

У нее изменился голос: стал надтреснутым, воздушным. Джоан почти шептала – звонко, ярко, быстро. Я едва улавливала паузы между словами и сощурилась, ища ее. Казалось, что Малкольм должна метаться по приемной в ритме своего непонятного анализа.

Казалось. Джоан стояла, упершись лбом в стену, переплетя пальцы за спиной. Она словно держала свою поясницу – и говорила, говорила, говорила.

– Программа «Темпора» – нет. «Статик» – нет. Колпинская группа – возможно. Совпадение интересов – ноль-три, методики – ноль-два. «Кадикс»? – Джоан рассмеялась. – Нет-нет-нет. Ноль-ноль.

Она замолчала и повернулась ко мне.

– Забавно, правда? Семантический анализ пока проводить не буду, пожалуй. Ладно, хватит. Давай о тебе лучше.

Я села. В коленях было совсем колко, а когда схлынуло колдовство скороговорки Малкольм, я ощутила, что падаю.

– Давай.

– Меняемся?

Я молчала: закусила зубами боль и ждала продолжения.

– Окей. Смотри, я обеспечу тебе твое время – с комфортом и минимумом внимания СБ. В обмен на девичник. Как ты на это смотришь?

– Девичник?

– Девичник, девичник, – кивнула Джоан и снова упала в кресло Аи. – Я так понимаю, комфорт тебя мало волнует.

– Ты можешь повлиять на решение совета «Соул»?

– Нет, – удивленно ответила Джоан. – А причем здесь директора концерна? Решение по твоему вопросу будут выполнять совсем другие люди. Третьи будут устанавливать слежку, четвертые – втыкать в тебя новые иголки… Улавливаешь?

– Нет.

– Ну и не надо. Просто запомни: может быть «поднадзорная до смерти», а может быть «подопытная до контрольного в голову».

В груди пекло и кололось: пришли обещанные Мовчан боли, но я все еще не понимала, о чем речь.

– В чем смысл девичника?

– Ну, как? Посидим, попьем, посмотрим фильмы о нежной мужской любви. Поговорим о тайнах госпиталя «Нойзильбер».

Я сидела, приложив руку к груди. Больно. Неожиданная боль, страшная. «Рак легких – это быстро», – вспомнила я кого-то из детей с глазами стариков.

– Не хочешь фильмы о голубеньких, можем и не смотреть, – сказала Малкольм. – Или, например, аниме…

Я прервала ее:

– Келсо?

– Что – Келсо? – переспросила Джоан.

– Ты хочешь поговорить о нем?

– Я хочу поговорить. И вроде даже сказала, о чем.

Поздно. Я уже увидела достаточно на ее лице.

– Ты уже не можешь не думать о нем?

Малкольм рассмеялась:

– Не проецируй, Витглиц – фигня получается.

…Тебе ведь не нужен «Нойзильбер», доктор, думала я. Твой смех был сух и мог сработать только в темноте, твое положение в лицее – всего лишь ширма для одержимости. И, наверное, я хочу верить в это, но ты никогда не позволяла Келсо входить в мой дом и брать меня силой.

Джоан Малкольм зевнула.

– Ты слишком веришь в людей, Витглиц. Мне что, сбить тебя сейчас на пол, чтобы доказать это? Я тебе не подружка. Мне нужно, чтобы ты почаще открывала ротик на интересные темы – и не более.

– «Иногда мне выгодно быть доброй, – сказала я. – Так что не обольщайся».

– Ну, вот, – кивнула она. – Ты все сказала за меня.

– А ты сама понимаешь, где границы? Выгода, польза, дружба, интерес – искренний и по делу?

Джоан вдруг перестала улыбаться.

– Девичник послезавтра в семь, – сказала она. – Я скуплюсь в «Лавке», а ты не вздумай загреметь к Мовчан.

В приемной светлело так быстро, что казалось, будто облака срывали с неба. Малкольм побросала вещи в сумочку и пошла к дверям, а я поражалась себе: что я здесь наговорила? Сердце провалилось в очередной приступ боли.

– Джоан.

– А?

– Что мне делать до того?

– До девичника? – она обернулась. – В каком смысле?