Замена - Сергей Цикавый Страница 67

Был вопрос – главный и важный. Нет, их было много – тысячи вопросов, и все что-то значили, все были дорожками к неимоверно нужным ответам. Были обидные вопросы, злые и испуганные, я хотела огрызаться, и у меня дрожали руки от бессилия.

Но профессор Куарэ когда-то привел меня в класс с маленькими партами, где мне стало не все равно.

Поэтому я не посмела и спросила умом. Снова.

– Что мешает им убить меня? У меня есть две замены.

– Мой сын не готов.

«Ваш сын умирает», – хотела сказать я, и вдруг услышала отражение:

– Мой сын умирает, Соня. Умирает намного быстрее, чем должно. Он сжигает себя в каждом противостоянии. В последнем обследовании…

Я перестала слышать. Куарэ убивает не только Ангелов – он убивает и себя. Почему так? Не умеет иначе? Или это подсознательное – как плата за то, что он убивает детей? Или подсознание не может убивать? Я вспоминала наш чай в начале третьего ночи. Я думала о ледяном вихре, сминающем Ангела, вспоминала силу, которая – слабость, которая – смерть.

Что будет с Анатолем, когда он узнает, что и сам – Ангел?

– Ваш сын нуждается в опекуне, – услышала я свой голос. – Есть Кристиан.

Директор Куарэ сложил руки перед лицом, и я услышала скрипящий шорох хирургических перчаток.

– Келсо не способен быть опекуном, это известно в «Соул». Я удивлен, что ты о нем заговорила.

…Прихожая, вспышки боли. Хриплое дыхание в такт толчкам.

– Совет директоров может счесть, что я расскажу Куарэ о нашей природе, и тогда…

– Соня. Оставь это мне. Поверь, у тебя будет время, просто позаботься об Анатоле.

Я опустила взгляд. Директор протянул руку через стол, положил перчатку поверх моей ладони.

«У него плохая память», – подумала я, вздрогнув. Хирургический латекс был шершавый и горячий.

«У него крепкие нервы», – предположила я, вспомнив кровавую пыль, которая когда-то брызнула мне в глаза, отрезвляя.

«Или он добр к тебе».

В последний раз, когда Серж Куарэ взял меня за руки, я навсегда лишила его кожи на обеих кистях. Я тогда очень хотела умереть, но жива до сих пор и смотрю, как мелкие капли крови собираются под хирургическими перчатками – моя совесть и мое лекарство от неповиновения.

– Я поняла, директор.

Я видела себя в его очках, ставших почти черными. Директор мог подбодрить меня, мог сказать, что я справлюсь, но это был бы совсем другой человек – человек, не способный вырастить меня.

– Хорошо, Соня.

– Мы… увидимся?

Голос не мог не дрогнуть. Не смог.

– Не знаю, Соня. Но я постараюсь.

– Спасибо.

Он посмотрел на часы и надел пиджак.

– Старк скоро обратит внимание на отключенные средства слежения в кабинете, поэтому уеду я, скорее всего, не сам.

«Его возьмут под стражу за откровенный разговор со мной».

– Ты знаешь, как говорить с СБ? Теперь они будут умнее.

«Да. Они больше не станут давить на долг. Они станут просто давить».

Я кивнула.

– Хорошо.

Вместе с ударом грома облако снега ворвалось в окно. Директор встал и закрыл его.

– До Второго сдвига Ангелы были не сами по себе, – сказал он. – Они были чьи-то. Побудьте Ангелами друг для друга.

– До Второго сдвига Ангелов не было, – ответила я спине Куарэ.

Он вдруг стал поэтом – над моей могилой, над могилой Анатоля. Мне было горько от того, что он сказал все правильно и красиво, и что ему легко говорить…

«Легко ли?»

…И что он назначил меня Ангелом-хранителем сына. Я готова была спросить, помнит ли он, кто назначал ангелов-хранителей, но развить аллегорию мне не дали. В кабинет без стука вошли люди, я узнала Велксниса, узнала громоздкие костюмы Белой группы.

– Господин директор, – поклонился Велкснис. – Совет директоров…

– На столе материалы моей жалобы на резидента «Соул» Матиаса Старка, – прервал его Куарэ, не оборачиваясь. – Благодаря грубым действиям инспектора Соня Витглиц раскрыла свою природу.

Велкснис не смотрел на меня, но я слышала его страх, слышала страх всех, кто вошел с ним. Страх, не способный скрыться даже за вонью термохимического оружия. Они пришли не за директором, нет – поняла я. Они пришли, чтобы узнать, на чьей теперь стороне проводник.

Они говорили что-то о протоколах, я слышала голос высокого и худого оперативника, как из-под густого снега. Мне было… Странно.

Они всегда боялись меня – своего непонятного оружия, – но теперь они как школьники, не выучившие уроки. Они ждут, не зная, кого я назову первым, и повезет ли второму, и уцелеет ли третий.

Я испытывала злую радость, как в классе, который меня достал.

«Они – это люди», – поняла я, вслушавшись в ход своих мыслей. Я – не они.

«Что ж ты так быстро, Соня?»

Радость пропала, но вернулись звуки.

– Всего доброго, мисс Витглиц, – сказал Велкснис, уже стоя в дверях. – Утром за вами зайдут. Во сколько вам будет удобно?

Профессор уже ушел. Я встала.

– Утром мне будет неудобно.

Он смотрел, как я иду к нему, а я впитывала его страх. Мелочное, гадкое чувство – я им наслаждалась.

– Простите?

– У меня назначены процедуры. Потом – занятия. Я зайду к вам во второй половине дня.

Велкснис кивнул и вышел. Я вернулась к столу и вытерла свою чашку мокрой салфеткой. Сложила упаковку салфеток в ящик стола и поправила ручку, которую задела. «Вот так, – приговаривала я про себя. – Вот так».

В приемной было тихо. Я прикрыла дверь в кабинет, подержалась немного за наличник и только потом повернулась.

– Ты не спросила, зачем тебе время.

В кресле Аи сидела Малкольм. Он водила пальцами по экрану своего то ли планшета, то ли телефона, и выглядела встрепано. Жалюзи за ее спиной вспыхивали: фуга грозовой метели всё близилась.

– Ты слышала? – спросила я.

– Ммм… Да, – она погасила экран и скрылась в полумраке. – В том числе, и часть того, что не предназначалось для СБ. Так зачем тебе время?

Я молчала. Оказывается, я забыла дома еще и трость, и стоять было тяжело.

«Ты бы еще голову забыла», – вспомнила я.

* * *

Колетт, нянечка из пятого блока никогда не злилась и будто бы все время забывала, что работает с больными. По-моему, ее за это и любили. Колетт помнила нас всех – и долгожителей, и однодневок, и «бессмертных» – таких, как я.