Эта страна - Фигль-Мигль Страница 66

«Шпиков поймали! – ликующе рассказывал карикатурный человечек (криво сидящие очки, нос пятачком, усики) всем желающим, в том числе, увы, Вацлаву. – Смотрю: в кустах шарятся, и рожи такие – ну натурально вражеские. Я им: стой! кто идёт! А девка эта бешеная – камнем в меня, потом ногой, палкой! Ребятки, молодцы, подоспели, повязали. Я вам, товарищи анархисты, уже неоднократно говорил, что в нашей борьбе главное – дисциплина и бдительность! А вы меня слушали и смеялись!»

К Вацлаву подошёл Брукс и стал что-то шептать ему на ухо.

– Я знаю, – сказал Вацлав нетерпеливо и не снижая голоса.

– Что вы собираетесь делать? – гневно спросила Марья Петровна. – Магазины зачем громят?

– Так заведено, – сказал Вацлав. – Разъярённая толпа всегда первым делом громит винные магазины и полицейские участки.

– Я не вижу нигде разъярённой толпы.

– Вы бы лучше задали себе вопрос, кого в настоящий момент вижу я.

– Мы не шпионы, – сказал Саша. – Вы прекрасно знаете, Вацлав, кто я такой.

– Неужели?

«Я мог бы тебе кое-что напомнить, – подумал Саша. – Вот прямо сейчас, при всех. Но ты отопрёшься, и тебе поверят. Даже если я разуюсь, достану этот проклятый список и начну им размахивать. И те, кого ты назвал, будут думать, что это провокация».

– А вы, мадмуазель? Пришли с дружком повидаться? Он занят.

– Мадмуазель я или нет, – сказала Марья Петровна с достоинством, – это мой город. Нечего здесь командовать. И моя личная жизнь вас тоже не касается.

(Вот прямо сейчас, на другом краю площади, фон Плау подзывает к себе Казарова. «Это Вацлав, – говорит фон Плау. Он смотрит на Казарова, но разговаривает сам с собой. – Вацлав, больше некому. Лихач слишком тупой, Посошков слишком трусливый. Больше никто не знал». – «Зачем было забирать эти деньги?» – «На всякий случай. Если сегодня не выгорит, наверняка будут обыски. В тридцать четвёртой их держали в коробке от телевизора». – «…Ты кому-нибудь из них уже сказал?» – «Я скажу всем сразу. Посмотрю, как отреагируют». – «Может, лучше пока не говорить?»)

– Конечно, касается, – говорит Вацлав. – К сожалению, касается. Я сам не рад. – Он кивает карикатурному человечку. – Я отойду. Пригляди за ними.

Саша смотрит на карикатурного человечка: гитлеровские усики, пустые глаза за стёклами очков. Смотрит на Брукса, который прячется за спинами, но далеко не уходит. Перехватив его взгляд, Брукс попытался улизнуть, поэтому Саша сказал очень громко:

– Интересно, а Брукс что здесь делает?

– На полслова, – говорит Вацлав Лихачу. Он достаёт телефон, не торопясь показывает красивому-бледному фотографии в телефоне. – Как вы можете это объяснить?

– Что здесь объяснять? Кто вам их прислал? Полковник этот прислал?

– Вы знаете этого полковника? И что он полковник, тоже знаете? Видите, как странно.

– Вижу, что это провокация.

– Но фотографии вряд ли сделал он сам, правда?

– Их мог сделать сообщник. Их могли из дальнего бункера сделать.

– Со спутника…

– Да, со спутника. Не надо цепляться!

– Зачем вы с ним встречались?

– Вацлав, я шёл на встречу с другим человеком. С нашим товарищем.

– И товарищ может подтвердить?

– Нет. Потому что он мне встречу не назначал.

– Вы шли встречаться с человеком, который встречи не назначал?

– Это было подстроено.

– Понимаю. Однако… Взгляните повнимательнее. Это выглядит очень дружеской подстроенной встречей, не так ли?

– Да, выглядит. Если хотеть, чтобы так выглядело.

– Понимаю. Вы считаете, что всё, что я говорю, – придирки. Я вам не нравлюсь. Мне, наверное, вы бы не позволили вот так себя приобнять.

– Не позволил бы, если бы успел.

– Ммм… Да. По всей видимости. Что это за место? Какой-то парк?

– Городской сад.

– Удивительное место, правда? Даже для подстроенной встречи… удивительное. Так… уединённо, вы не находите? Как у Василия Розанова…

– Не знаю я никакого Розанова. Что вы душу из меня тянете? Есть вопросы – собирайте следственную комиссию.

– Следственную комиссию? Следственную комиссию… Вы знакомы с историей партии? Это поколение наших отцов, а как будто про древний Рим читаешь. Вас это не удивляет? Меня всегда удивляло. Преданья старины глубокой… Вам сколько лет было в семнадцатом? Пятнадцать? Ну, мы почти ровесники… Только мне сейчас тридцать семь, а вам – двадцать восемь. Это тоже… удивительно, да? Не могу от этого слова отвязаться. Мой старший брат хорошо знал Савинкова… Нет, увы. Нет у нас времени для следственных комиссий.

– Тогда ничем не могу помочь.

– Ваше слово против моего, правильно? Моё слово и вот эти фотографии. Ваше слово и любовь, которую товарищи к вам питают. Всю жизнь, постоянно я задавался вопросом, почему меня никто никогда не любил, как любят таких, как вы. Это вопрос обаяния? Да, это вопрос чего-то такого… чего-то, что заставляет… Вам не следовало сходиться с женщиной из новых. Наверное, это не моё дело?

– Не ваше.

– Она ведь, вы знаете, сотрудничает с охранкой.

– Я не знал. Я в это не верю.

– Да. Тоже, по всей видимости, расскажет, что по чистой случайности…

– И что случилось с вашим братом?

– А, ну он так при Савинкове и остался. Растворился где-то в Польше… Не знаю. Сейчас, полагаю, мог бы узнать.

– Савинков – белогвардейская сволочь.

– Может быть, может быть… Вы больше не выступаете за широкую коалицию?

– У самой широкой коалиции есть какие-то пределы.

– Мы не доносов хотим, – говорит Вацлав с почти неприметной улыбкой, явно цитируя, – мы не спрашиваем, у кого какая рожа…

– Мои слова, не отпираюсь.

– Почему? Отпереться всегда возможно. Если захотеть.

– Я не очень умный. И не доучился.

Лихач никому не признаётся, но всё это время он чувствует себя так, словно не оживал. Он прочёл учебник истории как фантастический роман – появление советского народа, ещё одна война с немцами, уже не империалистическая, великое строительство, победа социализма, полёты в космос. У него не укладывается в голове, как мог советский народ без сопротивления от всего отказаться и куда этот советский народ делся. И куда делись советы? Как сквозь сон, он вспоминает программу партии:

децентрализация и принцип самодеятельности. (И он вспоминает случайную встречу в Орле с учеником Чаянова, и как этот человек, чьё имя забылось, давал ему написанное Чаяновым «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии», и они смеялись, читая о крестьянском правительстве России и декрете 1934 года о сносе всех городов с населением свыше двадцати тысяч «как рассадников умственной лени и социальной заразы». Как же его звали?) Ему, члену ПЛСР с 1918 года, уже не кажется, что городами, космосом и большими стройками можно легко пожертвовать. Теперь, когда он знает о войне, он знает, что был неправ, что не следовало ему кричать на митингах «не нужно нам никаких декретов о строительстве государства». (Как бы мы выиграли войну против чужого сильного государства без собственного свое го?) Фон Плау – единственный, кто его поймёт, и они никогда ни о чём сверх необходимого для их секретных планов не говорят.