Ловцы душ - Яцек Пекара Страница 66

И это еще не был конец того страшного – для некоторых – дня. Не знаю, отчего никто не предвидел, что солдаты Палатината могут перейти в наступление. Все полагали, что если уж к нам подтянулись отряды императорской пехоты, отряды наемников и легкая кавалерия, то враг не решится на такое безумство, как атака столь крупных сил. Но оказалось, что палатин Дюваррье – или, возможно, его командиры достаточно безумны. Они атаковали.

Ночь – лучшее время для нападения. Ночью никто не знает, против кого сражаться, насколько велики силы противника и откуда они идут. В ночи правят Страх и Ужас, два сына бога войны. Ночь наполнена стоптанными шатрами, криками ужаса, факелами, гаснущими в грязи, и криками умирающих. Ночью разрубаешь голову своего и отводишь клинок от горла врага. Ночью слышишь голос: «Спасай, друг», – и не знаешь, кричит это враг или друг. Ночью запутываешься в веревках шатра, а потом понимаешь, что это не веревки, а человеческие кишки.

– Ко мне! – кричал я, размахивая факелом. – Ко мне, сукины дети!

Удальцы, приданные мне в Хез-хезроне, как ни странно, послушались. Может, боялись темноты, а свет факела, который я держал, сочли символом безопасности? А может, опасались, что смерть от рук солдат Палатината – просто ласка в сравнении с тем, что уготовит им собственный капитан, если только они помыслят о бегстве? Не важно, каковы были причины. Важно, что мы встали плечом к плечу.

– Вперед, парни! – заорал я. – И не говорите мне, что хотите жить вечно!

И мы пошли вперед. В первое сражение, которое я должен был принять. И которое, в отличие от большинства моих подчиненных, я имел несчастье пережить.

Потом я отыскал на поле битвы тела тех, кто погиб. Руперт Гордец, словно по иронии судьбы, получил удар в шею, и его голову удерживала у тела лишь узкая полоска мышц. Мруку Уродине раздробили череп – я готов был поспорить, что в него угодило конское копыто. Малыш Ганс плавал в луже крови и не мог уже говорить, а в его полных боли глазах застыло лишь одно желание. И я его исполнил: так быстро и умело, как только сумел. Ублюдку Соболю и Робину Палке удалось уцелеть. Соболь потерял мизинец на левой руке и получил рваную рану на щеке, зато Робин вышел без единой царапины. Как и ваш нижайший слуга. Но смерть в этой битве стояла у меня за спиной. Сперва копье всадника на волосок разминулось с моей головой, потом какой-то безрукий сукин сын из наших едва не провертел во мне дырку арбалетной стрелой (стрела воткнулась в древко глевии, которую я держал в руках), и, наконец, лишь то, что я успел отскочить, сохранило меня от того, чтобы быть затоптанным отступающими кавалеристами Палатината.

Ну и еще нам слегка повезло. Именно мы спасли Светлейшего Государя. Когда он упал с седла, я отдал ему собственного коня, а мои парни закрыли его собственными телами. И только потом Таубер, Каппенбург и их солдаты отвели Светлейшего Государя в безопасное место.

Отрядам Дюваррье удалось посеять панику и причинить немало вреда – однако не настолько большого, чтобы говорить о серьезном опустошении; разбить императорскую армию или сделать для нее невозможным продолжать кампанию они не смогли.

В конце концов они отступили с поля битвы. Нам же, императорским солдатам, осталось подсчитывать трупы, сносить раненых с поля боя и добивать тех, чьим единственным желанием было желание умереть.

* * *

Императорский шатер был местом, где ваш нижайший слуга чувствовал себя лишним. Ибо подле Светлейшего Государя, папского легата и исповедника собрались все высшие командиры, принимавшие участие в походе, а также цвет дворянства Империи.

Что ж, возможно, говоря «все», я слегка преувеличиваю. Скажем так: все, кто выжил, все, кто не попал в плен к палатину Дюваррье. И настроение на совете у Его Величества даже самые льстивые хроникеры не назвали бы триумфальным, а мерно шуршащий дождь лишь дополнял атмосферу печали и угнетенности.

Конечно, мы понимали, что удалось избежать большего зла за счет зла меньшего. Победа над войском Палатината означала бы затяжную кампанию, осаду замка за замком и твердыни за твердыней. И вполне вероятно, все закончилось бы точно так же, только с большим числом жертв, среди которых, как знать, мог бы оказаться и бедный Мордимер.

Понятно, что я не намеревался никому поверять эти мысли, поскольку, несмотря на малую цену своей жизни, держался за оную столь же крепко, как жертва кораблекрушения, преданная воле волн, хватается за тончайшую гнилую дощечку. А мне всерьез казалось, что едва я озвучу свои мысли о победе или поражении – тотчас обзаведусь бо́льшим количеством врагов, чем мог вообразить. Поэтому я встал в темном углу, стараясь делать вид, будто меня здесь нет, и надеялся, что перед лицом столь масштабной трагедии никто не заинтересуется моей скромной особой.

Император сидел в кресле с обломанной спинкой, правая рука его была взята в лубки и обвязана бинтами, которые теперь напоминали грязные тряпки. Сидел он, тупо глядя перед собой, и мне казалось, что и вправду никого не замечает. Щеки его были в красных пятнах, а губы – приоткрыты. С кончика носа свисала капля. Говоря коротко, представлял он собой образ беды и отчаяния, и сложно было поверить, что се – человек, которого именовали Защитником Христианства, Наместником Царства Иисусова и Опекуном Святой Земли.

– Твои проклятые наемники, – внезапно рявкнул Август Каппенбург, тыча пальцем в капитана Савиньона. – Не спешили в бой, а?

Я глянул на Савиньона мельком, но в следующий миг уже рассматривал с интересом. Прославленный наемник был почти карликом и напоминал приплюснутую бочку, вставшую на маленькие кривые ножки. Вдобавок над всем этим возвышалась непропорциональная, почти монструозно огромная голова. На лице капитана торчал многократно сломанный нос, маленькие глазки были скрыты седыми пучками кустистых бровей. Тем не менее он принадлежал к людям, о которых – и с которыми – говорили уважительно. А если удалось ему при столь гротескной внешности пробиться на столь высокое место, он воистину был незаурядным человеком.

Сейчас он лишь яростно дернул плечом.

– Шли ми так бистг’о, как только могли, – рявкнул с заметным акцентом. – Его Вьеличьество не пг’иказываль вам атаковать.

– Рыцарство покрыло себя славой! – крикнул один из сеньоров в помятом и окровавленном панцире. – А вы отступили!

– И г’адуйтесь, чтьо ми охг’аняли Его Вьеличьество, – проворчал Савиньон. – И ктьо обеспечиль отсупление? Ктье ваши г’ицаг’и? Ктье ваша пьехота?

– Именно! – Таубер повернулся в сторону Каппенбурга. Его мокрые волосы теперь грустно свисали по обе стороны от рта. – Где наша пехота? Где люди Фогеля и ван Альста?

Каппенбург хмуро повел взглядом и что-то пробормотал.

– Ван Альст идет следом за нами. А Фогель – на востоке… наверное, – сказал неуверенно дворянин с перевязанным и окровавленным обрубком вместо левой руки.

– Припасы?

Дворянин лишь беспомощно пожал плечами и сразу зашипел – как видно, заболела раненая рука.

– Кто знает, где наши припасы? – Таубер оглядел присутствующих в шатре рыцарей.