Чистилище - Геннадий Марченко Страница 65

Лагин, заместитель начальника по воспитательной работе, кивнул, хмуро глядя на меня. Вместе с ними под конвоем дюжего красноармейца я прошествовал в бревенчатый домик, служивший административным зданием лагеря. Шёл в одной рубахе, бушлат так и остался лежать где-то на поле боя, механически подумав, что правильно сделал, переложив фотокарточку Вари в карман брюк.

В кабинете Мороза было прохладно, Яков Моисеевич кивнул красноармейцу, и тот шустро развёл в печке огонь. Всё это время я стоял посреди кабинета, Мороз и Лагин сидели один в кресле за своим столом, а второй – на стуле у стены. Начальник лагеря всё никак не мог расстаться с наганом, то кладя его на стол, то снова беря в руки и прокручивая пальцем барабан. Моё же внимание привлёк бронзовый бюст Сталина высотой сантиметров тридцать. Прикинул, что этой штукой в случае чего можно проломить голову. Но пока ситуация того не требовала.

Наконец печка разошлась, от неё потянуло теплом, и я стал оттаивать, не только в физическом, но и в психологическом плане. Адреналин схлынул, резко навалились апатия и усталость, хотелось рухнуть в постель и забыться. Сказывалась и предыдущая бессонная ночь. Однако мне предстояло выдержать допрос, во время которого, вполне вероятно, меня будут бить. Да и пусть бьют, может, забьют до смерти, на том свете наконец отдохну.

– Кузнецов, встаньте смирно, – услышал, словно сквозь вату, голос Мороза.

Я поднял голову, пытаясь продрать слипающиеся глаза. Начальник лагеря, держа в руках моё дело, смотрел на меня сквозь линзы очков немигающим взглядом удава, гипнотизирующего кролика.

– Итак, вы мне сейчас подробно расскажете, что стало причиной конфликта и кто был закопёрщиком.

Прикинуться дурачком, мол, моя хата с краю, все побежали – и я побежал? Всё равно на последующих допросах кто-то проговорится, не по своей воле, так под пытками. Те же уголовники, думается, особо и не будут ничего скрывать либо скроют то, что им выгодно, выставив меня инициатором побоища. Сейчас небось в своих бараках уже вовсю сговариваются, как меня выставить крайним.

– Ладно, слушайте, а там решайте, кого казнить, кого миловать.

В общем, рассказал об отце Илларионе, как уголовники над ним измывались, как я изуродовал Туза и его подельников и как воры забили мне стрелку, то бишь вызвали на толковище. О сработанном Семочко тесаке благоразумно умолчал, хотя узнают рано или поздно. А то, что меня пришли поддержать политические и мужики, – это их инициатива, люди устали от беспредела, творимого урками с молчаливого согласия, то бишь бездействия лагерной администрации.

– В каком смысле с согласия? – переспросил Мороз, быстро обменявшись взглядами с Лагиным. – Вы что же, осужденный Кузнецов, считаете, что администрация лагеря в сговоре с ворами?

– Ну, вам виднее, вы же с ними сговариваетесь, – бесстрашно ухмыльнулся я.

И тут же получил такой силы удар в ухо, что кулём свалился на пол. В глазах потемнело, в ушах зазвенело, я попытался приподняться, упёршись ладонью в пол, но тот предательски покачнулся, и я снова распластался на холодных досках.

«Почему они холодные, в комнате уже достаточно тепло, – почему-то всплыла в голове мысль. – А, ну да, закон физики, тепло вверх уходит, поэтому доски ещё прохладные».

– Встать!

Со второй попытки удалось принять вертикальное положение. Покачиваясь, словно осина на ветру, выцелил перед собой равнодушное лицо Лагина, массировавшего костяшки пальцев. Значит, его поставленный удар отправил меня в нокдаун. Но врезать ему не успел – отвлёк начальник лагеря:

– Я смотрю, Кузнецов, вы и на свободе не стеснялись пускать кулаки в ход, судя по вашему личному делу. – Мороз поднялся из-за стола.

– Не стеснялся, когда пытались задеть меня или близких мне людей. И сейчас не постесняюсь, если ваш Лагин ещё раз попробует меня ударить.

– Ах ты…

– Стойте, Василий Тимофеевич! Дайте я с ним ещё поговорю, всё же любопытный тип. А то вы говорите, мол, зона всех ломает, а тут вон какой экземпляр… Хотя он и не так давно у нас, но вижу: характер присутствует. Похвально… Только похвально это при других обстоятельствах, а у меня все по струнке ходят. И ты будешь ходить! – перешёл на «ты» Мороз, добавив в голос металла. – Решил, значит, воров на место поставить? Не мне заявить, узнав о смерти какого-то там попа, а устроить, как говорят в Италии, вендетту, самосуд? Если каждый так начнёт поступать, то что же, вскоре у меня тут барак на барак пойдёт? А работать кто будет?

Мороз прошёлся по кабинету, заложив руки за спину, что-то обдумывая. Мы все смотрели на его перемещения, гадая, чем закончится дело.

– Надеюсь, эта история за пределы лагеря не уйдёт, хотя всё равно какая-нибудь сволочь проболтается. Так, Лагин, слушай сюда… Всех зэков строго предупредить под страхом смерти, рядовому и командному составу дать подписки о неразглашении.

– Понял, Яков Моисеевич.

Мороз вновь обратил на меня внимание, встав напротив и глядя снизу вверх.

– Скольких ты убил в этой драке?

Я равнодушно пожал плечами:

– Может, кого и покалечил, в горячке не упомнишь.

– Может, и покалечил? То есть в несознанку идём? В общем, Симонов, в карцер его, в холодный, не топить, пусть посидит и подумает. Завтра уже скрестись начнёт, молить, чтобы бушлатик кинули. А тем временем разберёмся, сколько на его счету сегодня трупов, и от этого будет зависеть, насколько увеличится срок. Если, конечно, тебя, Кузнецов, не поставят к стенке, чему я даже буду весьма рад. А уж коли накинут срок и останешься у меня в лагере, будешь работать на промыслах. Найду тебе самый дальний, в болотах, чтобы вся дурь из головы вышла. Там и сдохнешь у меня. Уводи его, Симонов.

Я бросил прощальный взгляд на бюст вождя народов. Ладно, живите пока, черти.