Испытание временем - Виталий Храмов Страница 64

– Как объяснить то, что сам не понимаю?

– А ты попробуй! Объяснить, – говорит старшина, – лучший способ понять что-то – попробовать кого-либо научить.

– Попробую, – вздыхаю, – тогда не серчайте на мою косноязычность. Впервые такое случилось на экзамене по математике. Я же все лекции добросовестно посетил, чтобы в журнале отметили явку, но не менее добросовестно проспал. Пары эти ставили первыми. А мне – семнадцать! Какая, к чертям – математика, да ещё такая заковыристая – высшая! Всю ночь в «люблю» проиграешь – спать охота – сил нет! А лектор – отвернётся к доске, бубнит что-то, мелом пишет иероглифы формул, животом стирает…

Ржут.

– Это всё интересно. Твоя студенческая жизнь, – перебивает своим скрипом несмазанного горла ротный, – ты ближе к делу!

– Тут как раз расплата! Экзамен! А его принимает профессор, что говорит: «Мой предмет на пять знает только Бог и товарищ Сталин. Я, то есть профессор, – и то на четыре. А вот вы, то есть мы, студенты, – попали!» А я ещё и храплю, когда сплю.

– Это все заметили! – ржут.

– Цыц! – скрежет ротного.

– Так что меня, засоню лекторного, запомнили. А мне категорически невозможно не сдать экзамен! Неделю – не сплю, готовлюсь – куда там! Это же, мать её, математика! Там не зубрить надо – понимать! Одним словом, на экзамен я приполз в таком состоянии, что дунь – улечу. Волновался так, что потел не переставая, любой свет – слепил, любой звук – как паровозный гудок. В общем, до ручки дошёл!

– Ты к делу, к делу! – скрипит ротный.

– Не тереби, командир, запутается, – осаживает его старшина.

Я продолжил:

– Моя очередь. Запускают нас по пять голов. Вот и я зашёл. Взял билет – даже не смотрю номер, ясно же, что приплыл я. Профессор смотрит на меня и улыбается: «Сегодня я вам, Да… Кенобев, выспаться не дам! От вашего храпа штукатурка осыпается». Узнал он меня. И знаете? Я успокоился. Так резко хорошо, легко стало, что аж музыка на душе заиграла.

– Это с чего это? – удивился Лошадь.

– С того, что по-любому не сдам. Не даст. Завалит! Спать на лекциях – это же как в лицо лектору плюнуть.

– Это да, – соглашается Лошадь.

– Тогда чего волноваться? Вот и заиграла музыка. Мне хорошо, спокойно стало. В голове – нирвана.

– Что? Чего рвана?

– Нирвана – созерцательность, – поясняет старшина.

Я припух мгновенно. Даже я такого не знал. Старшина, а ты кто?

– В голове… – напоминает старшина.

– Ну да. Спокойно так. Сижу, балдею. Мир вдруг стал таким выпуклым, красочным. Входил в класс – небо с овчинку. И вдруг – отпустило! Так классно! Здорово! Настолько хорошо себя не чувствовал. Казалось, прыгни – полетишь! Прочитал билет, вдруг понимаю, что я начинаю вспоминать то, чего не мог знать. Эти темы я тупо проспал. Но вспомнил. Понимаю, что я знаю, как решать эти задачи! Блин, вы не представляете – какой восторг! Я себя почувствовал каким-то… не знаю даже как сказать! Чтобы не упустить состояние это – вызываюсь к профессору досрочно. А какой восторг был видеть его лицо, когда у него не получалось меня завалить! Он мне – четыре поставил. Мои знания оценил наравне со своими.

– А дальше? – Лошадь аж весь красный.

– А дальше отходняк. Как похмелье, только в десять раз противнее. И опохмелиться не получится.

– Это всё интересно, но ты не ответил про пушки, – проскрипел несмазанный ротный.

– А дальше – я учился вызывать подобное состояние специально. Экзаменов много.

– Успешно? – усмехнулся старшина.

– Нет. Получилось только на войне. Нас прошлой осенью так же прижали немцы. Танки, пехота. Отступаем. Я с пулемётом, отстал. Обернулся, вижу, немцев видимо-невидимо. И все целятся в ребят моей роты. Чую – всех положат в спину. Позору-то! В спину! А там такие ребята были! Сплошь комсомольцы!

Глаза блестят. Переживают вместе со мной.

– И я решил – прикрывать! Подохну, но ребята спасутся. И опять эта гармония в душе. Я аж взлетел над землёй! Вижу каждую деталь, каждую пуговицу каждого мундира каждого немца, каждую заклёпку каждого танка, понимаю, куда каждый из них целится, что каждый из них собирается делать. Все малозначимые детали, едва заметные мелочи складываются в цельную картину.

Я замолчал. Как тяжко снова переживать это!

– Ну! – подгоняет ротный.

– И я увидел «дырку», пробежал до них, как ни странно – никто даже не обратил на меня внимания. Зашёл сбоку – и из пулемёта, из пулемёта! Они пока допетрили, что сбоку не свои, а я – уже дырок в них пропасть! Прошёл по всей линии траншей, как по бульвару. Только трупы за мной.

– А дальше?

– А дальше танк. У нас старшина добыл ампулы авиационные с огнесмесью. Стеклянный такой шар. Разбиваешь – горит – только в путь! У меня как раз такой в противогазной сумке был. Кинул его в танк. Удачно – попал за башню, огонь – на двигатель. Танк горит, но едет. Я от него – в окоп. А он наехал на меня – и взорвался боекомплект. А я под ним.

– И чё? – спрашивает Егор.

– Пипец мне, вот что. Представь – взрыв сразу всех снарядов танка прямо над головой. Но это к делу не относится. Ну, гражданин начальник, я ответил на твой вопрос?

– Нет, – проскрипел ротный, – откуда про пушки узнал?

– Говорю же, всякие едва заметные знаки, детали, обрывки слов, на которые не обратил внимания – связываются в единую картину. Ты же мне карту показал. Думаешь, значки батарей не разгадаю?

– Карта! – взревел ротный. – А я всю голову сломал!

Ржали мы долго. Успокаивались, видели пунцовое лицо ротного – ржали снова.

– Зачем врал все эти сказки? «Профессор»! Зачем обманул?

А потом ещё «огня» в истерику личного состава добавил старшина, сказав ротному:

– Дед обманул тебя, когда сказал, что обманул.

Надо было видеть лицо командира штрафников, на котором отобразилась бешеная работа мысли! Старшина тоже молодец. Он бы ещё добавил хрестоматийное: «я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я».

В общем, дорога вышла весёлой, оттого не такой утомительной.