Золотой век - Джон Райт Страница 63

Фаэтон усмехнулся.

— Да уж, людей Второго бессмертия не обвинишь в романтизме!

— Это точно, — с улыбкой согласился Гелий. — Я организовал романтическое движение в манориальных школах именно поэтому. Ведь тогда еще не было Консенсусной эстетики, не было согласия и не было стандартизированных форм. Но Орфей Изначальный Утверждающий, который вообразил себя поэтом, что видно из его имени, настойчиво выступал за возврат к классическим темам и образам. Тогда еще он не был пэром, потому что он правил один, без пэров.

(Фаэтон знал, что Гелий выбрал себе имя из классической мифологии в соответствии с той, возрожденной Орфеем традицией.)

— Не было пэров? Но ведь Благотворительная композиция уже существовала.

— Да, но она не пользовалась поддержкой общественного мнения. Возможно, ты забыл, но записей жизни того времени нет на ученических каналах, а Благотворительная композиция того времени яростно выступала против ноуменальной технологии. Причина вполне понятна.

Как только Орфей открыл свой первый банк ноуменальных записей, количество желающих вступить в Композицию упало почти до нуля. Люди предпочитали быть бессмертными по-настоящему, в своем собственном индивидуальном виде, а не в виде записи, внесенной в коллективный разум. Структуры называют это бессмертием или «Первым бессмертием», но поскольку они не используют ноуменальную математику, а потому не могут ухватить самосознание и душу, записи Композиций — это всего лишь профанация. Люди, другие люди, делают вид, что они — вы, проигрывают ваши старые мысли после вашей смерти. Будто актер читает ваш дневник.

— Ну а Вафнир? Он ведь был пэром.

— Вафнир был живым, но не был человеком. Он превратил себя в электростанцию на орбите Меркурия. Вся эта чертова станция и была его телом. Он был богат, но люди считали его сумасшедшим. — Гелий улыбнулся своим воспоминаниям. — Безумное было времечко, время безрассудных свершений и невиданных удовольствий, время симфоний и света. Мы все верили, что не можем умереть, и восторг от прорыва, совершенного Орфеем, играл в наших душах, как молодое вино. Хотя где же был тогда я?..

Фаэтон понял, что Гелий, по всей видимости, отключил местную линию Радаманта, иначе он не смог бы забыть свою роль. Софотеки юпитерианской системы не так строго придерживались протокола личной информации, как земные, поэтому, просто отключив Радаманта, можно было рассчитывать, что весь их разговор не записывается. Скорее всего, Гелий считал, что те слова, которые он собирался сказать Фаэтону, слишком важны, а потому они не подлежат разглашению.

— Мне кажется, вы хотите рассказать мне какую-то страшную историю и отговорить от вступления во взрослую жизнь, сэр.

— Не дерзи, мальчик.

— А мне казалось, вам нравится дерзость, старина.

— Только в меру. Вот что, я хотел рассказать тебе о Гиацинте.

Фаэтон не был настроен слушать долгий рассказ.

— Наверное, я не ошибусь, если предположу, что Гиацинт Систин ненавидит вас из-за той истории с Гиацинтом Септимусом, которую вы хотите мне рассказать?

Гелий мрачно кивнул.

— Вы сказали, что его имя было Гиацинт-Подгелий. Вы поменялись с ним личностями?

— Да, мы жили жизнью друг друга один год и один день.

— И он не пожелал меняться обратно по истечении года. Он вообразил, что он — это вы.

И снова Гелий кивнул в знак согласия.

— Но отец! Отец! Как вы могли совершить такую глупость!

Гелий вздохнул и уставился в потолок.

— Честно говоря, я сейчас не знаю, был ли я таким же умным, как ты в твоем возрасте.

Фаэтон не мог в это поверить.

— Но разве вы не подумали о последствиях?

Гелий снова опустил взор.

— Мы были очень дружны. Нам тогда казалось, что мы сможем работать вместе еще лучше, если по-настоящему поймем друг друга. А в те времена и в нашем возрасте самые абсурдные вещи казались возможными, даже неизбежными. То было волнующее время. Нас опьянило только что приобретенное бессмертие, так мне кажется, а еще ощущение, что мы непобедимы. Мы были уверены, что сумеем побороть соблазн остаться в чужом теле.

— Но переселение разума противоречит доктрине Серебристо-серой!

— Ты, наверное, забыл, с кем разговариваешь, юноша. Я сам и написал эту доктрину после того случая. Ты перечитываешь учебники по истории? Хотя бы иногда?

В молодости Фаэтон считал историю очень скучным предметом. Его куда больше интересовало будущее, нежели прошлое, а в данный момент его занимало главным образом будущее собственное. Он смотрел на золотые врата, и его снедало нетерпение.

— Пожалуйста, продолжайте свой увлекательный рассказ, отец. Я очень хочу узнать, чем все кончилось.

— Интересно-интересно… Я расскажу вкратце, потому что не очень хочу долго на этом останавливаться. В те времена существовали только две школы — Черная манориальная и Белая манориальная, мы с Гиацинтом объединили усилия, чтобы создать нечто среднее между ними. Мы хотели взять все лучшее у каждой из них, художественность Черной и интеллектуальность и дисциплину Белой. Его вкладом было вдохновение и логика, моим — фонды и решимость. Обмен разумом дал нам силы и достоинства друг друга. Вдвоем мы убедили многих скептиков и завоевали миллионы рынков.

Но когда прошел год и один день, мы оба подали иск на мое состояние и мою недвижимость. В конце концов, мы оба помнили те двести лет тяжких трудов, когда это состояние зарабатывалось. Для разрешения спора мы договорились подчиниться любому решению Наставников.

— Неужели уже тогда, в дни вашей молодости, существовал колледж Наставников?

Гелий довольно хмыкнул.

— Да. Как раз после изобретения огня, но до появления столь удивительной вещи, как колесо. Я как-нибудь расскажу тебе о том, как мы приручали собаку, как первый человек полетел на Луну, как решалась всеобщая теорема поля. Продолжить? Я стараюсь говорить по существу.

— Простите, сэр. Продолжайте, сделайте одолжение.

— Но когда Наставники признали его копией, он не согласился. Он вошел в состояние грез, где видел себя победителем. Он заново переписал свою память и заказал себе фильтр ощущений, который вырезал все, что противоречило его новому видению мира. Он продолжил жить как Гелий Прайм. Он изготавливал личные переживания и шаблоны на продажу, как ни странно, ему удавалось продавать эти программы в реальном мире. Ему хватало средств на оплату виртуального пространства. Некоторое время все было тихо. Но когда таких программ появилось много, он прогорел, и его выкинули из виртуального мира.

На этом история не заканчивается. Если бы софотеки позволили стереть у него часть памяти, ту часть, в которой он вообразил, будто он — это я, он бы снова стал самим собой, с нормальным восприятием и в здравом уме уже через пару минут. Но софотеки заявляли, что это возможно лишь с его согласия. Но как он мог дать такое согласие? Он и слушать не хотел о том, кто он на самом деле.