Ловцы душ - Яцек Пекара Страница 62

– Вместо того чтобы молиться, лучше бы вовремя присылал провиант, – рявкнул все тот же усатый барон.

– Не будем крохоборами, – император махнул рукою, и я подумал, что цвет его рыцарства навряд ли понял его слова. Но жест-то они наверняка уразумели.

– Напомни мне, епископ назначил тебя командовать сколькими сотнями людей?

– Простите, ваше величество, но епископская гвардия – де-факто лишь почетный отряд, – ответил я. – Однако я уверен, что в доменах Его Преосвященства продолжается набор рекрутов, и это даст вам тысячи новых воинов. – В комнате раздались смешки. – Я же призван всего лишь исполнять роль ушей и глаз Его Преосвященства, – добавил я искренне и громко. – Но если вы, мой господин, – я снова опустился на одно колено, – желаете послать меня и моих людей в бой, мы с радостью отдадим жизнь во славу Империи.

Один из сеньоров, скорее всего, пьяный, вылез вперед.

– Да я даже позволю связать себе руки за спиной – и то побью этого инквизитора, – он щелкнул пальцами. – Пинками погоню его домой.

– Я жду лишь позволения Светлейшего Государя, – сказал я, склоняя голову. – Мне уже приходилось убивать дворян под Шенгеном, так отчего бы не повторить и теперь?

В комнате установилась тишина. Болезненная и звенящая (если уж тишина может звенеть). Дворяне не любят вспоминать битву при Шенгене. Это правда: на второй день восставшие были разбиты и уничтожены, и потом их преследовали и гнали, словно диких зверей, увешав трупами все окрестные леса. Но в первый день дворянские матери получили вдоволь причин для рыданий.

Конечно, я несколько погрешил против истины. Я принимал участие в битве под Шенгеном, но попал туда не в первый, а во второй день. Мне было тогда четырнадцать, и я сбежал в леса от атаки тяжелой кавалерии. Не только не убил ни одного дворянина, но одному из них спас жизнь, убив собственных товарищей. И лишь благодаря этому стал тем, кем стал, и достиг того, чего достиг. Благослови тебя Господь, Арнольд Лёвефелль!

Отчего же я позволил себе столь, казалось бы, необдуманные и резкие слова? Дело в том, что бунт простецов, который закончился битвой при Шенгене, не был направлен против императора. Наоборот: бунтовщики шли в битву с именем Светлейшего Государя на устах и под имперскими знаменами. Это дворяне и сеньоры, немилосердно притеснявшие народ, стали тогда объектом ненависти – и народ шел в бой под девизом спасения императора от злых советчиков. Потому-то Хокенштауффены не преследовали тех, кто уцелел после разгрома, а старый император всегда умно и предусмотрительно заботился о своем добром имени среди простого люда.

– Ах ты падаль! – Пьяный дворянин пошел на меня с рукой на мече (клинок до половины вышел из ножен) и со смертью в глазах.

– Ты оскорбляешь наше величество, – холодно сказал император, и слова его были направлены не на меня, а на пьяного мужчину. – Как смеешь ты хвататься за меч пред лицом своего сюзерена?

Дворянин смешался, принялся бормотать извинения, потом, низко кланяясь, отступил в толпу.

– Наш отец много лет назад простил вину всем, кто принимал участие в том несчастливом бунте, – сказал император. – Хотя признание участия в нем, – взглянул он на меня, – не кажется мне слишком рассудительным.

– Молю о прощении, ваше величество, – я снова глубоко поклонился.

– С другой стороны, в зале, наполненном дворянами, это можно считать проявлением исключительной отваги, – договорил Светлейший Государь и подождал минутку, чтобы собравшиеся уразумели, что к чему.

Кто-то громко рассмеялся. Был это толстый пожилой человек с пурпурным лицом, одетый в кафтан, стоивший наверняка больше, чем мой годовой доход. Золотая цепь, спадавшая на грудь, была сплетена из звеньев толщиной в мой палец. Из ноздрей торчали клоки черных волос, густые брови соединялись над носом, а бакенбарды срослись с растрепанной бородой. Вылитый оборотень из сказок простецов. Был он пьян, а за его спиной я видел троих мужчин – молодые копии оригинала.

– Святая правда! – прогудел он басом. – Потому как у кого из вас, козоебов, такие яйца, чтобы в одиночку, на хлопском собрании признаться, что вы убивали их братьев и родичей?

– Мир! – крикнул император, увидев, что некоторым из присутствующих такое заявление пришлось совершенно не по вкусу. Я же, в свою очередь, задумался, кто же этот мужчина, который осмелился так вот говорить с сеньорами. – Мир между христианами! А тебя, капитан, ловлю на слове. Будешь сопутствовать мне во время битвы, чтобы из самого пекла составлял реляции своему епископу.

– Наипрекраснейшей реляцией стала бы та, которую мой человек мог бы принести Его Преосвященству, рассказав, как я отдал жизнь, защищая императора.

– Лучше жить с именем императора на устах, чем с ним – умирать, – сказал Светлейший Государь, я же подумал, что он куда более интересный человек, нежели можно было ожидать.

– Это верно: отважные живут недолго, – позволил я себе ответить. – Однако трус – не живет вообще.

Я услышал шум, свидетельствовавший, что собравшиеся не посчитали возможным насмехаться над этими моими словами.

– Правда, правда, правда… – задумчиво признал император.

Дал знак, что я могу идти, коему я и повиновался – сперва низко склонившись, а потом – пятясь, так и не повернувшись спиной к его величеству.

Аудиенция у императора заставила меня поволноваться. Но почувствовал я это, лишь когда покинул зал, ощутив, как липнет к спине мокрая рубаха. Руки тоже были влажными, а капелька пота скатилась по носу в уголок рта. Наверняка нынче я нажил себе множество врагов, но узнал также, что наше дворянство – по крайней мере, часть его – уважает людей, которые отважны настолько, чтобы не дуть на кипяток. Об этом свидетельствовала реакция толстяка-дворянина, который столь оригинально выступил в мою защиту. Впрочем, тому, кто намеревается задеть епископского капитана, стоит дважды, а то и трижды подумать – учитывая, что Светлейший Государь снизошел до вежливого разговора со мной.

В корчме меня уже дожидалась весточка от отца Вероны, поэтому я без промедления направился в его комнаты. Легат выглядел точно так же, как и во время нашей предыдущей встречи, разве только лицо его было еще более бледным да измученным.

– Садись, капитан, – приказал он.

Отхлебнул что-то из кубка, сглотнул и содрогнулся с явственным омерзением.

– Как прошла аудиенция? – спросил.

Я не сомневался, что его брат подробно передаст Вероне все, что случилось, потому и сам рассказал все с максимальными подробностями. Он хихикнул сухим, неприятным смешком, а потом закашлялся.

– А и хорошо ты им ответил, – сказал, отхаркнув в золотую плевательницу. – И как впечатления от поездки вокруг Хайма?

Я рассказал ему, что видел. О высокой морали, высокой дисциплине и о «Безумной Грете». Это его заинтересовало.

– Ха, – сказал. – Надо бы за ней приглядеть.