Грани сна - Дмитрий Калюжный Страница 60

Лавр и сам не хотел в постельничие, опасаясь, что случайно передаст князю знания, чуждые этому веку, и тогда история пойдёт иначе, что опасно.

А князь Василий сердился и бесился.

На пике скандалов митрополит зазвал новоявленного рыцаря к себе и под видом добродушной беседы учинил ему натуральный допрос. Перво-наперво стал пытать, крепок ли Лавр в православной вере. Ведь рождением он – латинянин Орси́ни, и брат его католик. В ответ Лавр стал по памяти цитировать из Писания по-гречески. Фотий был приятно удивлён и тут же восхотяше, дабы Лавр отдал себя служению Церкви. Де, он с великой радостию отправит его возглавить приход где-нибудь у чёрта на куличиках, где жаждут приобщения ко христианству дикие язычники. Лавр понял, что пора тормозить. Этот хлеб он уже вкушал, и вторично посвящать свою жизнь маханию кадилом не хотел.

– Себасмиотате ^[74], – почтительно сказал он. – Я рождён в семье воинов и строителей. Господь поставил меня на путь купцов, чтобы привести в Москву. Теперь я здесь, и в меру сил желаю быть полезным, а вера пусть будет мне подспорьем.

Фотий благодушно кивал, улыбался, потом вдруг вскочил и приблизился к поднявшемуся Лавру. Лицо его исказилось, борода встопорщилась, и он прошипел:

– А нет ли у тебя замысла супротив князя нашего? Не подползаешь ли к ню, аки аспид ядовитый, дабы злосоветие какое учинить? А? В постельничие метишь?

Лавр размашисто перекрестился, не забывая, однако, в каком веке находится: убрал из троеперстия большой палец:

– Вот те крест святый! Христом богом клянусь, не хотяху быть постельничим. Уж сколь раз баял о том Великому князю. Роман-боярин постельничим бяху, да бу́ди впредь!

– Ну, смотри, – погрозил ему пальцем Фотий. – Помни, чьим именем клялся.

Вскоре боярин Лавр получил великокняжеский приказ: быть возглядатаем ^[75] за крепостями и крепостцами, государевыми и церковными. На это Фотий возражать не стал. Ведь отныне рыцарь Лавр должен был ехать подальше от Москвы.

Сел он верхом, и взяв с собой одного только писаря, для начала поехал вкруг стольного града по малому кольцу, затем по большому, которые в его прежней жизни назывались Бульварным и Садовым. А когда едешь по малому кольцу, посещая монастыри по пути, никак не минешь района Чистых прудов. Прудов там тогда ещё не было, но избушка-то, во двор которой он провалился из того мира в этот – стоит!

– Узнаёшь ли меня? – спросил он крестьянина, хозяина той избы. Тот так и повалился:

– Прости, господин, что в те поры плохо тебя принял, серчать вынудил.

– Вставай, вставай! Нет у меня на тебя злого сердца.

Лавр велел писарю развязать торбу, да выставить бутыль вина заморского. Потом писарь поскакал в Кремль, привёз ещё. А еды у крестьянина у самого было вдоволь. Хорошо посидели, да и заночевали у него.

Утром селянин стал уговаривать Лавра, чтоб тот взял к себе его сына, парнищу лет семнадцати:

– Смотри, какой болий да велий! ^[76] В кулачном бою первый в округе! Так скулы всем и воротит!.. Ты когда был в тот раз, оный мало́й бе, не то, что ноне!

– А зачем он мне?

– Как ты без него? А вдруг бить кого надо? Неужто сам будешь?

– Да у меня меч!

– Так-то так, но с нами-то, простым людием, нельзя мечом. Грех. А он за тебя кому хошь душу выбьет.

Парнище переминался с ноги на ногу и лыбился: озорной, и по глазам видать – умный.

– А зовут тебя как? – спросил его Лавр.

– С детства всё Игруном кличут… Игрун, да Игрун.

– А по-церковному?

– Егорий, – удивился тот. Отец его и глаза вылупил:

– Ты что же, простого человека церковным именем звать будешь?

– Буду… Только коня у меня лишнего нет.

– Ничё, ногами побежит…

Пути их пролегали всё дальше от Москвы. Для Егорки Лавр добыл резвую лошадку. Вооружил его сабелькой. На привалах обучал приёмам сабельного и кулачного боя.

В каждой крепости, куда попадала их команда, первом делом проводили полную опись. В каком состоянии стены и башни, да какие – деревянные аль каменные (почти все были деревянные, а многие и просто земляные), да сколько их. Не обвалились ли мосты, чищены ли бойницы. Что есть из оружия? Сколько мечей и сабель, боевых топоров и копий, да годны ли в дело. Проверяли наличие и качество палиц, булав, шестопёров и прочих видов дубин, да количество умеющих ими пользоваться.

Составивши опись, определяли меры для поправки. Лавр обязательно запугивал, что на обратном-то пути заедет, проверит, и если не останется доволен, то извольте на правёж к воеводе. Он и с воеводами не особо церемонился: за неисполнение воли Великого князя любого воеводу можно было самого кнутом оходить. Это действовало.

Наконец, Лавр добрался до монастыря, в котором, по словам Стаса – ныне графа фон Дубова, корпел над старыми рукописями брат Варфоломей, тот же Стас, но более раннего «года изготовления», который когда-то участвовал в Грюнвальдской битве.

– Христос посреди нас! – приветствовал он настоятеля. Услышав ответ: «Есть и будет!», он ему представился, получил благословление, и объяснил смысл своей работы. Затем отправил писаря и Егорку составлять опись, а сам попросил преподобного отвести его к иноку Варфоломею. Тот закручинился:

– Брат Варфоломей не схочет… Мало человеколюбив брат Варфоломей. Нарушает правила монастырской жизни, Исусом Христом заповеданные в Писании.

– Это ты брось, – возмутился Лавр. – Священным писанием вообще монастыри не предусмотрены. Нет там о них ни слова.

– А хоть бы и так, да только Варфоломей к мирянам не выходит.

– Ко мне выйдет. Дай мне, отче, какой-никакой кусочек перга́мена. ^[77]

– Пергамена… – ещё более закручинился настоятель. – С пергаменом прям беда. И куда только девается?

– Ну, берёсты и писа́ло свинцовое…

Лавр нацарапал на берёсте два слова: «Корнилов Деникин», и они отправились к стене монастыря, непосредственно к которой примыкали деревянные келейницы. Дошли до нужной келии. Настоятель толкнул щелястую дверь, крикнул:

– Брат Варфоломей! К тебе боярин из Москвы! – и с запиской Лавра скрылся за дверью. Откуда донёсся неприязненный голос: «Нет меня, отче, скажите ему!», но практически сразу после этого на порог вышел взлохмаченный старик с растрёпанной бородой. Одна его нога не гнулась, кисть левой руки была неестественно скрючена, да и весь он выглядел кривым и скособоченным.