Ночная охота - Юрий Козлов Страница 6

До оврага Антон шел по асфальтированной, с обвалившимися краями дороге. По обе стороны росли пушистые одуванчики, устлавшие все вокруг мягким пухом. Они как будто смотрели на Антона, прикрыв глаза серыми ресницами. Порывы ветра взметывали пух, и словно сквозь липкую серую метель брел Антон. То справа, то слева возникали остовы деревянных строений, колонны потерявших крыши беседок, торчали фрагменты фундаментов и кирпичных кладок. Воздух был влажен и слоист, временами упоительно чист, временами зловонен.

На уроках биологии объясняли, что оставленные людьми пространства быстро зарастают «новым лесом» — непроходимой ядовитой порослью, бесконечно враждебной человеку. Если старые леса можно было легко свести, то новые состояли уже не из деревьев со стволами и кронами, а из чудовищного сплетения стеблистой, голенастой травы, гибких, как резиновые шланги, лиан, кустарника с невероятно цепкой, паучьей корневой системой. Свести новые леса не удавалось ни напалмом, ни бомбежками, ни ядохимикатами, ни молитвою. Новые леса были свободны от «старых» зверей и птиц. Там находили пристанище материализованные призраки, галлюцинации погибших в новых лесах людей. Меньше всего на свете Антону хотелось оказаться в таком лесу. Он представлял себе, сколь ужасны могут быть предсмертные видения человека.

Иногда же оставленные территории превращались в болота, подобие мокнущих, сочащихся химическим гноем язв на теле земли. Болота подступали к городам. В одних городах люди слепли, в других задыхались, в третьих, по слухам, умирали в каком-то страшном параличе. Да, природа восстанавливала свой суверенитет, но новый ее суверенитет был сродни новому лесу — абсолютно враждебен человеку. Homo sapiens, как биологическому виду, похоже, места на новой земле не предусматривалось.

На дне оврага смердело-пузырилось именно такое болото. Прыгая по кочкам, Антон едва не потерял сознание. «Никакого спирта не надо», — подумал, испуганно озираясь.

Он стоял на ветру на открытом пространстве. Овраг остался внизу. Свежий ветер возвращал способность мыслить. Впереди сквозь частично старый, частично новый лес тянулась разрушенная бетонная стена. По обе стороны стены лежала ровная земля, должно быть, раньше тут были поля. Еще дальше — у горизонта — угадывалась тонкая пунктирная линия. Она не могла быть не чем иным, кроме как колючей проволокой.

Отныне все расстояния Антон измерял относительно дозиметрического столба, который показал ему Гриша. Столбы стояли на земле на каждых двадцати пяти квадратных километрах. Антон отдалился от Гришиного — посреди вертолетной площадки — на семь-восемь. Стало быть, поля — граница, за которую лучше не соваться. Конечно же, псевдорадиоактивная зона обнесена красной колючей проволокой. Дальше — другой мир, зона действия другого столба.

Дозиметрические столбы были загадкой, о которую расшибало мозги не одно поколение. Промышленность почти не производила прочных, качественных вещей. Только эти черные, из неизвестного металла столбы радиационного контроля стояли несокрушимо и, похоже, вечно. Одни ученые склонялись к мысли, что они были сделаны в эпоху тоталитаризма. Но та эпоха была экономическим и политическим позором человечества. Она прославилась грубым атомным оружием, но никак не тонкими высокими технологиями. Да и сам тоталитаризм распространялся далеко не на всю планету. Столбы же стояли в шахматном порядке по всей территории. Другие ученые полагали их подарком внеземной цивилизации. Третьи возражали — с чего это внеземной цивилизации делать идущему дорогой свободы и демократии человечеству какие-то подарки. Свобода и подарки — вещи несовместные. Столбы изготовлены на секретных военных заводах страны.

…Когда после избиения врачей в город вошли войска, обезумевшие танкисты вздумали в упор расстрелять дозиметрический столб. Помнится, они еще надели на него белый халат: «Ну, б… негр, вылитый черный доктор!» Танкисты стреляли в упор, извели весь боезапас, в ближайших и дальних домах вылетели стекла. Столб стоял как вкопанный, снаряды не оставили на нем ни царапины. Водила попер на столб гусеницами. Танк перевернулся, загорелся. Пьянущий водила едва успел выползти…

Антон подумал, что слишком долго топчется на открытом пространстве. Вдруг почудилось, что за полями, за штрихом колючей проволоки, на едва различимой опушке леса вытянули дула зеленые, в накладных, отражающих снаряды брусках танки, трепещут на ветру коричневые, цвета запекшейся крови, палатки. У военных оптика, — конечно же, они его видят! Как и он их — через оптику страха. Оптику осторожности, слегка поправил себя Антон. Встречаться с военными не хотелось. У него нет документов, они расстреляют его на месте! Антон сам не заметил, как побежал. Он бежал до тех пор, пока оптика страха — или осторожности — не перестала искажать картину мира.

Гриша объяснил, что возле поваленной бетонной опоры через стену надо перелезть и идти вглубь — там центр поселка.

Антон посмотрел на солнце. Он шел на запад. Было время, существовали специальные приборчики — компасы — они безошибочно указывали направление. Но после принятия закона об унификации природных условий и климата компасы исчезли. Отныне разницы между Севером и Югом, Востоком и Западом не существовало. Помимо этих самых компасов, люди раньше ориентировались на местности при помощи географических карт. Учитель на уроке истории рассказал, что во время последней войны против тоталитаризма, когда народы перекатывались по лицу земли, как приливы и отливы, все карты в одну ночь были сожжены. Остались только у военных и гражданского начальства. Карты вносили в жизнь хаос и распад. Всякая сволочь узнавала, где большие богатые города, не тронутые войной, определяла по компасу направление и ломила туда, сметая кордоны. А после окончательной победы над тоталитаризмом, объяснил учитель, повсеместное утверждение в стране свободы и священного права частной собственности привело к невиданному взлету технической мысли. Были установлены дозиметрические столбы. Всякая необходимость в примитивных приборах и географических картах раз и навсегда отпала.

Антон подумал, что неплохо было бы ему составить подробнейшую карту инвалидной территории. Он уже считал ее своей священной частной собственностью.

Путь к центру поселка пролегал через самый настоящий лес. Поля, дороги, остатки строений пока еще сдерживали наступление нового, населенного обретшими плоть и кровь призраками, леса. На дереве сидела птица. Вне всяких сомнений, она видела Антона. Он поднял камень. Птица не бросилась на него, не попыталась пронзить острейшим клювом. «Наверное, отвыкла от людей», — подумал Антон. Сквозь разреженные зеленые кроны солнце просеивалось как сквозь сито. Антон снял ботинки, пошел по траве босиком. Он знал тишину опасности, естественно переходящую в тишину могилы, но доселе не ведал тишины покоя.

Не упуская из вида птицу, Антон опустился на траву, прислонил голову к теплому стволу. Он был в относительной безопасности, у него была еда, он был совершенно один. Всю жизнь ему не хватало одиночества. Всю жизнь он ходил среди себе подобных с напряженной спиной. Антон чувствовал себя значительно увереннее, когда спина была защищена — стеной, забором, в редком случае другой, дружественной спиной. Тогда в нее не могли внезапно всадить нож или любой другой заточенный предмет. Временами Антон уставал от собственной жизни, которую было необходимо постоянно защищать. «Настоящее одиночество, — подумал Антон, — это когда нет необходимости защищать собственную жизнь. Оно, увы, недостижимо. Им наслаждается один лишь Бог».