Ловцы душ - Яцек Пекара Страница 58

– Утешительным здесь остается одно: никогда в жизни у меня не было столь высокого содержания, – сказал я наконец.

– Вы устроили пир для братьев-инквизиторов? – И снова я мог лишь удивляться столь точному вопросу.

– Конечно, – кивнул я. – Вы сделаете карьеру, Хайнц. Поверьте мне, когда-нибудь злая судьбина отступит и вы блеснете, как полновесный золотой дукат в лучах солнца.

Он просиял еще сильнее.

– Ну, в этом случае, – воздел палец, – я о вас не позабуду.

И я ему верил. Риттер был странным человеком, но по-своему честным. Кроме того, я был уверен, что, коли дойдет до власти и денег, он не станет мешкать, чтобы показать, сколь много может для меня сделать.

– Так вот о княжне…

– Она сказочно красива, верно? – вздохнул он. – Отчего у нас не может быть таких женщин, господин Маддердин? Император влюблен…

– Жажда быстро проходит, – пробормотал я.

– О нет-нет, – покачал он головой. – Отослал прочь всех любовниц. И я не удивился бы, когда б он попытался на ней жениться.

Я рассмеялся почти искренне.

– Господа советники никогда этого не позволят.

– Увидите, как он станет их спрашивать, – ответил он иронично.

– Хайнц, в вас говорит поэтическая фантазия. У императора нет выбора. Он женится или на какой-то из наших княжон, или на польской королеве, которую, как я слышал, за него сватают.

– Сила любви, – вздохнул он театрально. – Когда говорят чувства, разум нем.

Я задумался над его словами. Хотел бы Внутренний Круг сделать одну из своих убийц императрицей? История знавала и более странные случаи. И я благодарил Бога, что с Эньей мы расстались именно так, а не иначе – то есть весьма приятельски.

– Как полагаете, Хайнц, мы победим их?

Несмотря на то что я сменил тему, поэт прекрасно понял, о чем я спрашиваю.

– Я знаю, что нет, и вы знаете, что нет, – ответил тихонько. – А император?

Я смотрел на него так, словно увидел впервые в жизни. Он же склонился над столом и зашептал мне прямо в ухо:

– Тут ведь собрался весь цвет, Мордимер. И он всех их пошлет на смерть или позор.

Я отодвинулся.

– Ерунда! – буркнул.

– Как знать, как знать… – не стал он настаивать и лишь отхлебнул из кубка.

– Хайнц, – покачал я головой, – жизнь – не театральные подмостки. Кроме того, если император ославится как вождь проигравшей армии, это не усилит его положение…

– Нет? – глянул он на меня. – А вы в этом уверены? А если он прикроет это виной других? Злой визирь, добрый султан, Мордимер.

Я знал, о чем он говорит, поскольку персидские сюжеты, столь часто появляющиеся в произведениях бардов и драматургов, были мне знакомы.

– С доски исчезнут ладьи, кони и слоны. Останутся пешки, которыми по-любому проще управлять, – продолжал Риттер.

– За такие слова вас бы повесили.

– Тогда можете донести, – сказал он твердо.

– Я ничего не слышал, господин Риттер. Ничего, кроме болтовни пьяного поэта о шахматной тактике.

– У меня было видение, Мордимер, – начал он снова, понизив голос до шепота.

– Видение?

– Кошмарный сон, если пожелаете, – глаза его сделались стеклянными и мертвыми. – О Мрачном Жнеце, что косит человеческие жизни, словно поле пшеницы. Я видел обезлюдевшие села и груды мертвых тел, – вздрогнул. – И это снится мне изо дня в день…

– Не следует играть в святого Иоанна, – похлопал я его по плечу. – Хватит нам и одного «Апокалипсиса».

Он встряхнулся, заглянул в кубок – но тот оказался пуст, потому пришлось доливать. Выпил до дна.

– Мы все умрем, – сказал он, глядя над моей головой, словно именно там зрел он картину мрачного будущего.

– Хайнц, Хайнц, Хайнц, а вы собирались жить вечно? Как бы скучно тогда вам было!

Он глянул на меня и внезапно рассмеялся. Пока еще грустно, но – легка беда начало.

– А покамест – выпьем, – предложил он мне и взглянул в глаза. – Я хотел бы, чтобы кто-нибудь держал меня за руку, когда я стану умирать…

– Риттер, да Господь с вами, вы еще молоды – рано думать о смерти!

– Мы все умрем, – повторил он. – Вы, я, они, – махнул рукою, и я понял, что имеет в виду весь мир.

– Когда-нибудь, – сказал я. – Все мы когда-нибудь умрем. Не сегодня и не завтра. Когда-нибудь.

– Я недавно видел прекрасную Илону, – сменил он тему. – Она наказала мне передавать вам сердечный привет. Вы должны были над ней крепко поработать, коли она все еще одаряет вас таким чувством.

– Следи за словами, Хайнц! – Я заметил, что непонятно зачем встал, поэтому уселся снова. – Следи за словами, – повторил.

– Но я ведь ничего не сказал…

– Вот и не нужно!

– А с каких пор вы… – он глянул на меня и моментально замолчал. – Прошу меня простить, – добавил смиренно. – И все же я должен сказать, что она вспоминает вас с воистину сестринским чувством.

– Как она там?

– При том содержании, которое вы ей устроили? Да вы шутите… Намного лучше меня… У вас есть планы на завтра, господин Маддердин? – снова сменил он тему.

– Есть. Хочу осмотреться близ Хайма. Его Преосвященство требует сведений.

– Но вы ведь не знаете окрестных сел…

– Именно поэтому мне непросто будет писать рапорты, – согласился я.

– А вы когда-либо бывали в настоящей битве?

Я вспомнил времена, когда был молод, полон запала и желания столкнуться лоб в лоб со всем миром и победить его. Вернулся памятью к броду под Шенгеном. Вернулся памятью к крови, трупам и ужасу. К виселицам, которые чуть позже выросли, словно деревья в лесу.

– Нет, – пожал плечами, потому что это не было историей, которой я хотел нынче делиться.

– А я был! – похвалился он. – Под Шенгеном. Тогда имперская пехота дала прикурить той взбунтовавшейся голытьбе! Я даже сложил балладу, правда, плохенькую, потому что мне было тогда, – посчитал на пальцах, – семнадцать лет. Плохенькую, понятное дело, с точки зрения моих высоких стандартов, поскольку немало более зрелых поэтов никогда не сумели бы сложить столь живописных стихов, которые я сочинил, будучи совсем юнцом.

– Не сомневаюсь, – ответил я, думая об иронии судьбы, сплетающей человеческие жизни и позволяющей, чтобы за одним столом сидели люди, которые принимали участие в одной и той же битве, но с разных сторон.

– Возьмите меня в эту вашу поездку, Мордимер, – попросил он.

Я глянул на него с удивлением.

– И вам охота вылезать из Хайма?