Подобно Войне за Веру - Лиланд Экстон Модезитт Страница 56

Судя по имплантату, он прождал почти час, пока доктор, седоволосая женщина, не явилась с фархканом на буксире. Этот фархкан, как и тот первый на Маре, носил мерцающую серую рабочую спецовку. Красные глаза были посажены среди серо-стальных волос на квадратной физиономии, более длинные и темные волосы покрывали макушку. Это тот самый или все они одинаковы?

— Лейтенант Десолл? Просим нас извинить, но доктор Гере задержался. О, я Изабель Кинкара.

— Я понял, — Тристин кивнул, медленно вдыхая и распознавая в смутно знакомом запахе ароматы незнакомого цветка, мускуса и чистоты.

— Полагаю, мы уже встречались с доктором Гере.

— Это верно.

Тристина вновь поразило ощущение от слов, развернувшихся на его ментальном экране.

Изабель Кинкара повозилась с табличкой на своей двери, затем отступила.

— Я буду рядом, если что понадобится. В соседнем кабинете, том, где табличка «Персонал», подожду майора Грешэма и лейтенанта Охири.

— Спасибо. — Тристин подумал: а за что, собственно, он ее благодарит, — но отмахнулся от праздной мысли и жестом предложил фархкану вступить в кабинет первым. Тот прошел, не сказав ни слова. Тристин включил электричество, хотя из окна, выходившего в сад медцентра, света лилось вполне достаточно. Запирая дверь, Тристин ощутил точно такую же оторванность от остального мира, как и при прошлой встрече с фархканом, но своим усиленным имплантатом он теперь отчетливей ощущал полную блокаду средств связи. Как это удается фархканам? И почему это важно, если они ведут только философские беседы?

Гере уселся на стул за столом, Тристин занял пластиковое сиденье перед ним.

— Вы поблагодарили доктора, потому что вам хотелось поддержать ее, пусть это и была форма лжи.

— А вы не позволяете себе такие незначительные отклонения от правды?

— Нет, если отклонения предполагают неправду. Я признаю, что я вор, но я не лжец. — За словами последовал намек на веселье. Тристин кивнул, не особенно удивленный, что беседа опять коснулась воровства. Фархкан казался настойчивым, и это беспокоило Тристина.

— Вы недавно думали о воровстве, лейтенант?

— Не думал, пока не осознал, что буду говорить с вами. По крайней мере, не думал недавно. Я думал об этом после нашей прошлой беседы.

— Каков ваш вывод?

Тристин поджал губы.

— Я подозреваю, что воровство в более широком смысле слова должно иметь место у всех мыслящих видов, по крайней мере, если они стремятся уцелеть.

— Интересная мысль. Возможно… мне следовало бы об этом основательней подумать. А как насчет вас? Вы вор?

Тристин не ответил. Гере тревожил его. В некоторых отношениях он ощущался как чужак, в других слишком по-человечески.

— Я расстроил вас. Почему?

— Вы одновременно чуждый и слишком знакомый.

— Это правда. Вам не нравится лгать, верно?

— Не нравится, — признал Тристин.

— Вы знаете, почему не любите лжи?

— Не вполне. Разве что, при этом чувствуешь неловкость.

— Итак. Вы живете в обществе, которое требует воровства, и отказываетесь признать, что вы вор. Вы живете в обществе, которое поощряет ложь, но избегаете ее. Разве если кто-то живет в обществе, где воровство необходимо, но отказывается признать это, то он не лжет? Вы не лжец?

— Я пытаюсь не быть им.

— Вы вор?

— Я думал, мы согласились, что разум по природе своей требует некоего рода воровства.

— Не помню, чтобы мы согласились, точнее, ваша нынешняя трактовка прозвучала иначе, чем предыдущая формулировка, после которой мы прервали собеседование. Вы вор?

— Я не вполне понимаю, что вы называете воровством, — медленно произнес Тристин.

— Отложим это на миг. Есть старое изречение: Сила творит Благо.

— Не припоминаю, — Тристин промолчал и облизал губы. — Сила это Право?

— Есть разница между благом и правом?

— Не убежден, что люди думают, будто Благо это всегда Право.

— Как вы это объясните?

— Многие люди чувствуют: то, во что они верят, есть благо. Бедный всегда скажет, что все должны быть богаты, но Великая Погибель показала, что у любого мира есть предел. Никому не дано право разрушать экологию любого мира… — Тристин умолк, осознав, что ему неловко говорить о разрушении экологии, когда планетоформирование Хелконьи — разрушение одной экологии для замены ее другой. И даже в его понимании это воровство.

— Вы опять расстроены.

Тристин ничего не сказал. Что бы он ни добавил, будет только хуже.

— Думаю, этого достаточно, лейтенант. И попросил бы, чтобы вы еще подумали о воровстве. И о том, абсолютно ли любое благо. — Гере встал.

— Конечно, нет.

— Тогда почему вы, люди, пытаетесь навязать такие абсолюты другим, даже применяя силу? И почему вы настойчиво отказываетесь идентифицировать себя в понятиях абсолютов, а сами между тем пытаетесь убедить других, чтобы они приняли эти абсолюты.

— Мы люди.

— Это хорошо? — Гере вышел из-за стола.

Тристин почувствовал, как коммуникационный экран, или что там еще было, исчез. Гере кивнул. Наконец Тристин повернулся, чтобы отворить дверь и обратиться к доктору Кинкаре, желая уйти, но зная, что вопросы, которые поднял фархкан, не забудутся. Во всяком случае, еще некоторое время. И это его тоже беспокоило.

Позднее, выходя из медцентра, он пытался избавиться от чувства, будто увяз в паутине из слов. Он все еще не понимал, чего хотят фархканы. Может, так и не поймет. Они могут внешне быть грубым подобием людей, но это не означает, что они думают по-человечески. А они, ясное дело, чего-то хотят. Вопрос, чего. И Тристин даже не знал, как подступиться к поиску ответа. И надо ли. И найдется ли у него время. Он чувствовал, что скоро у него останется одна задача — уцелеть, чего бы это ни стоило.

Ультина говорила что-то о жизни в настоящем, возможно, ему следует попытаться жить в нем хотя бы сейчас, пока Салья, их родители и он снова вместе. Он шагал к станции электродороги, и в голове его клубились мысли.