Чужое место - Андрей Величко Страница 50

Потом в Приорат был приглашен хоть и молодой, но уже достаточно известный писатель Антон Павлович Чехов. Он и без меня собирался как раз туда, именно на Сахалин, но я напел ему о своей огромной заинтересованности, предложил финансирование и фотографа в сопровождающие. С удовольствие бы отправил вместе с ним и стенографистку, но тогда у меня под руками подходящих кандидатур не было. Зато они есть сейчас — у Риты, так что посмотрим, может, что и получится. Чехов с Прокудиным скоро должны вернуться, вот тогда и появятся красочные буклеты о прекрасных пейзажах Сибири и Дальнего востока, тамошних плодородных землях и обо всем прочем.

То есть, как и любой порядочный проект, заселение Сибири и Дальнего Востока должно было начинаться с рекламы, причем поначалу неявной и неназойливой. Но даже если с ней у меня ничего не получится, то все равно я молодец.

Во-первых, Прокудин — Горский научился делать цветные снимки значительно раньше, чем в моем прошлом. И, значит, он успеет наделать их больше, за что история наверняка скажет ему спасибо. Ну и мне за компанию тоже.

А во-вторых, Чехов не простудился по дороге. Сказалось, наверное, то, что финансовых трудностей путешественники не испытывали. Глядишь, он и не умрет от туберкулеза так рано, тем более что Боткин ухитрился переманить в Александровский институт не только Роберта Коха, но и какого-то Пауля Эрлиха, который, по словам моего лейб-медика, тоже занимался изучением возбудителя туберкулеза.

Ясное дело, многие понимали, что земельный вопрос надо как-то решать, само собой тут ничего не рассосется. Иногда среди землевладельцев даже возникали разговоры на тему «лучше самим отдать часть, чем в конце концов потерять все». Впрочем, среди тех, кому действительно было чего отдавать, подобная точка зрения особой популярностью не пользовалась. У меня она тоже энтузиазма не вызывала, и вот почему.

Реквизиции — это вещь такая, их стоит только начать, а потом и пискнуть не успеешь, как у самого все реквизируют, и хорошо еще, если этот процесс пройдет мирно, но надежды на такую благодать немного. Нет уж, лучше пусть люди делятся землей или добровольно, или не совсем, но в рамках существующего законодательства. Да, но в последнем случае у них может остаться весьма сильное недовольство властью, этот самый финт с землей провернувшее, и его лучше или вовсе избежать, или, если так не получится, то перенаправить.

И тут очень ко времени был схвачен за загребущие ручонки Поляков, про которого мне докладывал Петр Маркелович. Взяли его с поличным, материалы были готовы заранее, так что банкиру завернули руки за спину и без особой вежливости препроводили в Петропавловку, где он просидел неделю. Я же все это время тренировался.

Рита мобилизовала троих театральных деятелей, и я под их руководством, напялив парадный мундир с орденами, до упора тренировал особое выражение лица и соответствующую ему манеру держаться. То есть мурло мое должно было являть собой смесь державности (я сам точно не знал, что это такое, но настаивал — она обязана быть) со спесью, а вообще у собеседника должно было складываться впечатление, что он передо мной насекомое. Которое совершенно не жалко раздавить без малейших угрызений совести.

Наконец наблюдавшая за тренировками Рита сказала, что у меня начало неплохо получаться.

После этого Поляков был наскоро помыт, чтоб не вонял камерными ароматами, слегка причесан и доставлен в Большой Гатчинский дворец. Побрить, правда, его забыли, так что он предстал перед моим величеством, словно какой-то Абрамович.

Разумеется, встреча произошла не в любом из кабинетов, а в полуподвальной комнате, которую я оформил в стиле своих представлений о соответствующих помещениях НКВД. Массивный стол казенного вида, привинченная к полу табуретка для допрашиваемого, решетки на маленьких оконцах под потолком, сейф в углу и телефон на столе. Поляков, кажется, впечатлился.

То, что ему теперь предстояло делать, причем на постоянной основе, особой сложностью не отличалось. Заметная часть помещичьих землевладений была не просто заложена, а перезаложена, и Полякову предстояло по дешевке скупать закладные, после чего проводить (через суд, естественно) конфискацию земли и втихую, не привлекая особого внимания, передавать ее мне. Кроме того, его банк должен был развернуть обширную программу льготного кредитования землевладельцев, причем в основном тех, которые этот самый кредит отдать не смогут ни при каких условиях.

Разумеется, в конце концов эти махинации вскроются, но мое честнейшее величество будет совершенно ни при чем. Русских землевладельцев грабили бессовестные Поляковы с характерной национальностью, вот и все. А император, только узнав об этом, естественно, тут же примет меры по дальнейшему недопущению.

Ясное дело, Поляков это тоже понял, поэтому начал вякать что-то насчет не таких уж бесспорных доказательств против него.

— Лазарь Соломонович, — брезгливо скривился я, — да с чего вы взяли, будто вас кто-то собирается судить? Удар с вами в тюрьме приключится, вот и все, что напишет в заключении тюремный врач. Правда, наверное, не один удар, а много. Проще говоря, забьют вас там ногами насмерть. Или вы думаете, что я позволю потом произвести хоть сколько-нибудь объективное расследование этого прискорбного события? Тогда вынужден разочаровать — его не будет.

— Неужели вы, ваше величество, пойдете на такое? — попытался изумиться Поляков, но как-то не очень убедительно. Он ведь наверняка неплохо разбирался в людях и ясно видел, что я не играю и действительно готов прибить его хоть прямо сейчас. Правда, не вышеописанным способом, а просто пристрелить, но вовсе не из-за гуманизма, а от лени. Ну не люблю я банкиров, тем более таких!

— Разумеется, а вот не надо воровать у меня. Тащили бы у своего брата, я бы вам и слова худого не сказал. Правда, за него поручиться не могу.

На лице собеседника что-то такое слегка промелькнуло — похоже, как мне и докладывали, его отношения с братом были далеки от сердечных.

— И вообще непонятно, чего вы кочевряжитесь, — продолжил я. — Вам тут светит уж всяко больше, чем вы собирались у меня попятить, неужели непонятно? Правда, придется поработать, так ведь это в вашей среде, насколько я в курсе, не зазорно.

— Ваше величество, но моя репутация!

— По-моему, вы ее сильно переоцениваете. Тут же дело не одним миллионом пахнет, кто вам за вашу, извиняюсь, репутацию хоть десятую долю таких денег даст? А вообще, конечно, я вас ни к чему не принуждаю. Перед вами абсолютно свободный выбор между работой на меня и возвращением в Петропавловку, где сегодняшним же вечером произойдет то, что я вам несколько минут назад описал. Могу предоставить четверть часа на раздумья.

Лазарь Соломонович согласился через полторы минуты, после чего в комнату зашел мужчина средних лет, одеждой похожий на преуспевающего стряпчего, а лицом на еще не родившегося Есенина. Это был один из подчиненных господина Ефимова.

— Познакомьтесь, пожалуйста, — предложил я, — с вашим новым личным секретарем, камердинером или еще кем-нибудь , пребывающим при вас неотлучно. Его задача состоит в том, чтобы убить вас, если появятся хоть малейшие признаки вашей ко мне нелояльности. Да, вам теперь, разумеется, будет запрещено покидать пределы Российской империи. В Польшу и Финляндию тоже нельзя. Если ваш сопровождающий исчезнет или, не приведи господь, умрет, то вы самое большее через несколько часов последуете за ним. Причем исполнителям будет приказано оформить это процесс по возможности более мучительно.