Восстание - Айя Сафина Страница 50

Буддист для меня как надоедливый старший брат со своими раздражающими нотациями, вроде того, что моя Гёдза достойна лучшего, нежели Фунчоза. А я продолжаю каждую ночь убегать из дома, чтобы повеселиться с Тормундом, просто потому что люблю этого безумного болвана.

Вдруг послышались шаги. Их обладатель приближался из-за угла, но в пустынных коридорах всегда селится эхо, которое как призрак ловит звуки и разносит их по всем углам далеко наперед идущего. Мы с Буддистом напряглись. В моей ладони прятался открытый балисонг, Буддист наконец вышел из своего транса и встал рядом со мной в позицию боевой готовности к рукопашной схватке. Так, на всякий случай.

Мелкие шаги были легкими и быстрыми, они сразу показались нам странными. Это был необычный человек. Скорее, лилипут или…

– Это и есть наш связной? – спросил Буддист в легкой растерянности.

Я смотрела на нечто неестественное в данной ситуации и раздражалась на вопрос Буддиста: это он должен знать ответ на любой вопрос! Где же польза от твоих астральных путешествий, если ты даже за угол заглянуть не можешь?

К нам приближался мальчик лет шести в черной трикотажной форме Желявы, у него были черные как смоль волосы и такие же черные бездонные вылупившиеся на нас глаза, как у охотившегося сыча. Он смотрел на нас, не моргая, мне даже стало жаль его, может, по пути сюда он успел в штаны наделать от страха. Детей во всех блоках водится в некотором количестве, но этот точно был не из числа обычных детей: во-первых, он шел уверенным шагом к нам – двум растатуированным убийцам, у одного из которых в руках сверкал нож; во-вторых, он появился здесь ровно в тот момент, когда мы ждем загадочного агента от Алании. Совпадение? Не думаю. На Желяве детей всего несколько сотен, они не появляются внезапно и нечаянно, их мамашки-клушки над ними трясутся целыми отсеками и вот так бродить в одиночку им никто не позволит.

Малец остановился перед нами. С минуту мы молча разглядывали друг друга. Он смотрел на нас снизу вверх и изучал татуировки Буддиста: иероглифы санскрита покрывали все его тело с головы до ног, включая голый торс, которым он любил хвастать. Я же отличалась не меньшей разрисованностью змеями, которые расползлись по моим ключицам и рукам. Пацан был заворожен рисунками и даже рот открыл от изумления.

– Да уж, Алании следовало быть специфичнее в своих подсказках насчет агента, – произнесла я, указав кончиком ножа на мальца.

Из-за пристальной слежки мы с Аланией не можем общаться в открытую, только через «глухой телефон»: он сказал, что она сказала, что они сказали, что она сказала, что они будут вас там ждать. Во сколько? Она сказала, что он сказал, что они сказали, что она спросила…ну в общем и так далее. Целый день тратим на то, чтобы закончить одну фразу.

Завидев в моей руке нож, малец выпучил на меня глаза еще шире, я прямо ждала звука лопающейся кожи вокруг его глазниц. Ну или хотя бы смачного шлепка упавшей на бетонный пол какашки.

– Шутишь? Да Алания – гений! – довольно хмыкнул Буддист.

– Рисковать детьми? Это, по-твоему, гениальность?

– Военный блок не следит за детьми, потому что не видит в них угрозу. Детей все население оберегает, как зеницу ока. Вся Желява, сама того не подозревая, защищает пособников бунта. Так что да, тактика Алании гениальна.

– По мне так они невинные собаки-подрывники, которых русские во Второй мировой использовали, чтобы танки противников взрывать, – сомневалась я, мне совершенно не нравилась эта идея.

Собаки-камикадзе – такое название им дали. Вот только камикадзе это тот, кто осознанно идет на самоубийство, а собак же заставляли умирать обманом. Их несколько дней держали впроголодь, а потом приучали, что еду можно найти под танком. К собаке прикрепляли до двенадцати килограммов тротила, выпускали на поле боя, где выдрессированное животное бежало прямиком к вражескому танку, обманутое надеждой найти под днищем лакомство. Но там собаку ждал лишь взорванный тротил.

Немцы стреляли в невинных животных, жарили их из огнеметов, атаковали с самолетов. В итоге, эффективность столь чудовищной партизанской меры все равно была признана сомнительной, вот только этот вывод уже не имел никакого значения для убитых собак, которые вообще никакого отношения к дележу территорий и богатств между людьми не имели. Никто не спрашивал у них, а хотят ли они воевать за советы или за фашистов, хотят ли они воевать вообще. Нелюди просто воспользовались доверием невинных созданий и обманули его, бросив их в огонь. Вся беда их была в том, что они сосуществовали на планете с безжалостными извергами, которые решили, что могут творить с Землей и ее обитателями все, что им вздумается, потому что имеют подвижные большие пальцы и умеют пользоваться огнем.

Иногда начитаешься всех этих историй про кровожадность людей до Вспышки и думаешь, что сгнить заживо под землей – самый достойный конец для всех нас. Потому что даже смертоносный вирус, заперший нас в подземельях, не излечил наши больные извращенные мозги от жестокости, раз мы продолжаем использовать невинных детей в своем нескончаемом дележе и захватах.

– Ну так русские же победили в конце, – упорствовал Буддист.

– Ох, не таким методом я хочу победить, Ноа, ох не таким!

Я редко звала его по имени, и, если это происходило, это означало мое крайнее негодование. До того крайнее, что я готова отказаться от участия в грядущей войне и сойти с корабля. Пусть даже утону в безжалостных водах, но помру с чистой совестью, незапятнанной кровью ребенка.

Буддист положил руку на мое плечо, подбадривая найти силы идти дальше по кровавому пути освобождения от гнета Генералитета. Я знаю, что на войне не место этике и состраданию. Но может в том и наше проклятье, от которого мы никак не можем спастись? Запертые в петле междоусобиц, завоеваний и кровопролитий, неспособные сказать себе «стоп!», мы вновь и вновь повторяем участь предков, все больше скатываясь к вымиранию. Мы сами сеем зло вокруг, от плодов которого не можем избавиться.

Мальчик прервал наши переговоры:

– И кто, скажите, зверь на самом деле? – произнес он своим тонким детским голоском.

Мы с Буддистом переглянулись.

Это точно агент Алании. И это точно еще одно проклятье в нашу копилку грехов.

Я ответила:

– И почему противен этот век?

Малец нахмурился, вспоминая строчки секретного кода, потом достал из кармана клочок бумаги, на котором было что-то начиркано от руки, прочел шепотом по слогам мою фразу, кивнул, мол, все верно сказала, и засунул клочок обратно в карман.

– А просто человечнее нас звери… – продолжил он.

Я закончила наш обмен фразами из установленного кода опознавания:

– И зверя нет страшней, чем человек.

Малец снова полез в карман за клочком бумаги, чтобы сверить мою часть четверостишия.

Я взбесилась.

– Ой, да заколебал! Давай уже сюда флэш-карту!