Живи и ошибайся - Дмитрий Соловей Страница 49

Уезжал домой я один, без сопровождения, надеясь, что за время моего отсутствия ничего не случилось. Петю и Дуську должны кормить и поить с соблюдением норм гигиены. К тому же у меня в поместье никто не паниковал.

Встретила меня рыдающая Лиза. Я же в категоричной форме отказал ей в поездке, запугав тем, что в их доме много заразы. Как оказалось, и у нас не лучше. Сволочь Куроедов умудрился заболеть! Разместили его в спальне Александры Азарьевны. Вдовушка отказалась ночевать в покоях рядом с больными.

— К Ксенофонту Даниловичу никто не заходит, — рассказала Лиза. — Ему в курительной комнате стало плохо и господа сопроводили в спальню.

— Давно он начал хм… болеть?

— В два часа пополудни стошнило, потом уже потребовал посуду, — потупилась Лиза, не уточняя, какого рода посуда понадобилась Куроедову.

Взглянув на часы, я прикинул, что Куроедов четыре часа как страдает, а помощи ни от кого нет. Слуги же видели, что к Петру только я поначалу заходил и проявили здоровую предусмотрительность. Мол, пусть барин хоть помрёт, главное, самим не заразиться.

— В курительной всё протерли, я велел господам находиться по комнатам, — подошёл с отчётом Дмитрий Николаевич.

— И дам бы тоже по комнатам разогнать, — предложил я.

— Так уже. Они и сами попрятались, когда узнали.

К Куроедову я заходил с раздражением, уже зная, какое зрелище меня ждёт. На краю сознания мелькнула мысль не давать ему никаких лекарств. Помрёт, так и нам лучше. С другой стороны непонятно, кто станет претендовать на его земли, кто там в наследниках? Вдруг ещё худший персонаж?

Потом уже, когда увидел Куроедова, все сомнения отпали сами собой. Жалко стало этого недотёпу. Выпитый алкоголь явно не способствовал улучшению здоровья. Помещика рвало кровью. Он лежал на полу, обнимая руками таз. Из одежды на нём была только рубаха. Штаны и кальсоны модник снял для быстрого доступа к горшку. Но судя по тому, что я видел, последние часы он не особо утруждал себя.

— Твою ж… ть… ть! — матерился я. — Так засрать весь пол!

Это же холера! Холерные вибрионы в испражнениях сохраняются примерно четыре месяца. А здесь все полы пропитаны этой заразой! Устраивать лазарет в собственном доме — не самая лучшая идея. Не зря же строили холерные бараки, а после их сжигали. Упустил я из виду очевидное, а после уже было поздно что-то менять. Когда всё закончится, на полгода закрою это крыло дома. Пока же спешно переоделся в своей комнате, сняв все цивильные вещи и надев банный халат. Всё равно меня никто не увидит, да и не до приличий в этой ситуации.

Куроедову было очень хреново — глаза шальные, пальцы рук скрючило в судороге, мышцы ног каменные, тоже судороги. И пульс частый. Поднимать на кровать я его не стал. Выбрал чистое место на полу и, кинув одеяло, разместил болезного на нём.

— Что же вы так, Ксенофонт Данилович, не уберегли себя? — попенял я помещику, чтобы отвлечься. — Здоровье, оно такое… Это денег может быть много, а зачем они больному человеку?

Так, с причитаниями и нравоучениями, занялся Куроедовым. Напоить его лекарством удалось с большим трудом. Он вообще всю воду извергал из себя обратно. Сделал ему из простыни памперс, расположил удобнее. Где-то через полчаса половина таблетки всё же попала внутрь в виде раствора и совместными усилиями удалось удержать её внутри. Куроедов задышал чаще, но сдерживал рвоту.

Я же занялся уборкой. Через приоткрытую дверь озвучил, что мне нужно. Толку от мытья полов особого нет. В смысле, холера здесь останется, но сам хоть буду ходить по чистому. Тут же задумался, сколько я вынесу заразы на подошве, когда пойду выливать ведро, и потребовал положить на пороге мыльную и мокрую тряпку.

На обратном пути зашёл проверить Петю с Дуськой. Те выглядели слабыми, но точно не умирали. Им даже куриный бульон приносили в качестве еды. И моя помощь в качестве санитара не требовалась.

— Пить давать столько, сколько хотят, — дал я распоряжение и ушёл дальше вытаскивать Куроедова из смертельных объятий холеры.

Эта ночка нам обоим далась нелегко. За последние дни я вымотался, устав физически и морально, боялся, что вырублюсь, а Куроедов умрёт. Его продолжало тошнить кровью. Лекарство вливал малыми дозами, но оно не особо помогало. Желудок у помещика был изрядно потрёпан алкоголем. Про это я ему и талдычил всю ночь, чтобы не уснуть и как-то держаться. Поведал Куроедову о других болячках. Вообще обо всём, что вспоминал. Не знаю, слышал он меня и воспринимал ли слова, но я продолжал свою импровизированную лекцию до рассвета.

Когда стало светлеть, погасил свечу, поменял «памперс» и, укрыв мужчину одеялом, проветрил комнату. Потом вообще переложил его на кровать. Кризис миновал. Отчего-то я был уверен, что теперь сосед выкарабкается.

Дмитрию Николаевичу я велел пройтись по всем комнатам, стучать в двери и деликатно спрашивать о здоровье. Ко мне велел никому не подходить и одежду мою не трогать. Помылся в бане, подремал немного на улице, устроившись в плетёном кресле, послушал отчёт управляющего — пока больных нет. Но не стоило забывать об инкубационном периоде.

Ещё сутки я находился в напряжении. Ел и спал урывками, ухаживал за Куроедовым. На второй день меня стало отпускать. Больных больше не было, трое моих подопечных выздоравливали, и я очень надеюсь, что распространение инфекции мы локализовали.