Диомед, сын Тидея. Книга 2. Вернусь не я - Андрей Валентинов Страница 47

...А еще болтали, что не один Пандар-клятвопреступник стрелу к тетиве прилаживал. Другой был, тоже целился, только троянец первым успел.

Другой.

Уж не из своего ли знаменитого лука целился ты, Любимчик? Из того, о котором ты мне в Калидоне все уши прожужжал? Ничего, с Пандаром я уже переведался...

– Во! Готова повязка, не хуже Асклепиевой будет. Слушай, давай тебя все-таки в лагерь отправим! Мы тут с Эвриалом сами...

– Нет, нельзя. Ты же видишь, как они обнаглели!

Да, обнаглели! Вон, снова собираются, впереди две колесницы, за ними толпа в широких белых плащах, покрытых медными бляхами. Пеласги? Пеоны? Да какая разница!

Быстро Ирида-вестница обернулась! Все узнали в Трое: и про нелепую ссору дурака с малышом, и про Паламеда, и про Панику-дочку. Узнали, спесью-наглостью до ноздрей налились. А у наших точно душу вынули. И теперь они давят, не мы. Они наступают, они заливают Скамандр нашей кровью. Уверен в себе Гектор-лавагет, даже на ночь войско за стены не уводит, того и гляди до кораблей наших доберется.

Что мы можем? Что и раньше – бить вождей, разгонять толпы варваров. Договорились меж собой: Аякс-Большой Гектора на себя берет, Аякс Локриец – его брата Гелена, я – Энея.

...А кого же еще? Кто ЕЕ сын?

Держимся, деремся. Скверно деремся, ежели честно. А тут еще этот Рес...

– Капанид, колесницы видишь? Правь на левую! Ну чего скис? Мы – Аргос, басилей Сфенел! Ну!

– Арго-о-о-о-ос! Уноси тепленького-о-о-о!

Война сходила с ума.

– Да мы! Да мы тоже!.. Мы их!.. Гипенора-царя убили, Демакоона Приамида убили, Антифа Приамида убили, Ферекла-корабельщика убили, Пироса-фракийца, Гипсенора-долопа, Сарпедона-ликийца, Симоисия-дардана, этого... пеона, у которого колесницу ослы возили...

– Ослы! Ослов одолеть просто! Убить-то убили, да только сами... Считай: братья Доклесиды, Орсилох и Крефон, погибли, Менесф и Анхиал, дружки Аяксовы, погибли, Левк-итакиец погиб, Диора Амаринкида фракийцы проклятые пополам разрубили...

– Точно, точно! А кто жив, почитай, все переранены: и Агамемнон, и Диомед, и Одиссей, и Менелай...

– Вот мирмидонцам хорошо, трусам этим. Сиди в лагере, живот чеши...

– Да не живот они чешут!

– А еще этот Рес-фракиец. Слыхали? Бог он, вот кто! Не хуже Арея-Ярого бог! Стоит ему до Трои добраться, на Фимбрийскую равнину ногой стать...

– Да ну, и не таких Ресов резали!

– Не скажи! Рес не прочим чета. Чистый бог! Уже все знают: стоит ему коней, значит, своих волшебных в Скамандре напоить, то все! Никогда нам Трою эту проклятую не победить – даже если три Лигерона в бой пойдут.

– Бог... кони... Чего ты мелешь, пень амбракийский?

– Сам ты пень амбракийский!

Над Фимбрийской равниной – черное звездное небо. Отражается небо в земной тверди, рассыпается тысячью блесток-костров. Недобрый огонь на небе, недобрый огонь на земле...

Близко, совсем близко звездочки-костры. Они уже за желтым Скамандром, за могилой амазонки Мирины, где дрался с Парисом белокурый Менелай Атрид. Совсем рядом враг. Притаился у огня, не спит, ждет, старую желтую траву палит. А за блестками-кострами, за черной зыбкой тьмой – Троя.

Крепкостенная.

Неприступная.

Троя-Армагеддон.

* * *

Сквозь вязкое забытье. Сквозь безвидную бездну...

...Мама целует, мама гладит по щеке – как тогда, в невозможно далеком детстве, когда папа был жив, и все были живы...

Зачем ты мне снишься, мама? Зачем?

– Я здесь, маленький...

Холодный пот на лбу, холодный пот на ладонях, холодные угли погасшего костра. Мама сидела рядом – незнакомая, чуть сгорбившаяся, в тяжелой темной хлене.

– Мама?!

И даже сквозь радость, сквозь растерянность и ужас – боль. Мама... С ней что-то... С ней что-то не так!

– Постарела, правда? – улыбнулась она. – Теперь уж точно Совой звать будут.

Постарела... Тонкая кожа-пергамент в сетке морщинок на костистом лице, чужие огромные глаза... совиные. Волосы... Неужели седина? Что за глупость? Это же мама!

– Неправда! Ты... Ты самая!..

Тонкие сухие пальцы, пальцы старухи, осторожно коснулись моего лица.

– Конечно, маленький! Ведь я твоя мама, а ты – мой сын. Но все рожденное старится. Даже МЫ. Всему есть свой предел. А здесь, в Кроновом Котле...

В Кроновом!..

И тут я проснулся окончательно. Проснулся, дернулся, рывком сел на расстеленный по траве плащ. Это не сон. Это – Троя. Моя мать, Афина Паллада, Афина Промахос, Афина Сальпинга Победоносная, пришла ко мне, своему сыну.

Своему врагу.

– В Кроновом Котле? – повторил я. – Ошибочка, значит, вышла? Хотели выморить нас, а попались сами?

Она кивнула – спокойно... обреченно.

– Да, сынок. Только не ошибка. МЫ знали, на что идем. Но выхода не было. Смерть следовало запереть, не дать ей вырваться. Время – лучшая стена, Диомед.

Смерть? Это мы – Смерть?! Мы – ИХ дети?! Кто же тогда ОНИ?

– Ты знаешь, сынок, я была против Гекатомбы. И многие из НАС были против. Родители убивают детей – что может быть страшнее? Можно было подождать несколько веков, ведь вы, увы, смертны. Ваши правнуки будут уже обычными людьми. Но Отец... Твой Дед узнал что-то. Говорят, это «что-то» сообщил ему Прометей в обмен на свободу. Медлить было нельзя...

– Вот даже как? – оскалился я. – Может, объяснишь мне... напоследок?

– Нет, – все так же спокойно ответила она. – Мы все поклялись водами Стикса. Ты знаешь, что это такое, мальчик!

Я отвернулся, чтобы не видеть ее лица. Отвернулся, до боли сжал пальцы. Лучше бы мама не приходила – никогда, никогда! Я бы запомнил ее... настоящую.

– Могу лишь намекнуть, Диомед. Ты же умный мальчик, ты – Сияющий. Твой дядя... Геракл не рассказывал тебе о Флеграх, о Гигантомахии?

– Да при чем тут Флегры? – не выдержал я. – Гигантомахия – скажешь еще!..

Не договорил. Замер. Гигантомахия... Армагеддон на Флеграх... ОНИ – против змееногих и змееруких чудовищ. А Щербатый в бреду вспомнил...

...Титаномахию!

– Все равно не понимаю! – вздохнул я. – Мы не гиганты, не титаны. Мы просто больные выродки. Нас убивают, мама! Каждый день, каждый час!

Она молчала – долго, невыносимо долго. Наконец, послышался голос – незнакомый, чужой.

Страшный.

– Ты проклянешь меня, мальчик, ты никогда мне не простишь. Но я скажу. Тогда, под Фивами, не Меланипп-фиванец убил твоего отца. Тидея убила я – убила человека, которого любила больше жизни, больше бессмертия. Убила, потому что ТОТ, кем стал твой отец, не имел права жить.