Экстр - Дэвид Зинделл Страница 47

Возможно, она настраивала себя на шепоты и вибрации, слышные только ей. Казалось, что все ее существо трепещет в ожидании некоего великого события. Сейчас, когда она стояла на обдуваемых ветром дюнах совершенно нагая, вся обратившись в зрение, слух и ожидание, в ней чувствовалось что-то дикое, не ведающее жалости, что-то огромное и великолепное. Перед лицом этой сияющей красоты Данло испытал чувство, как будто он ступил за край мира и световой вихрь несет его через вселенную.

– Мои сны, – сказала она. – Откуда они?

– Я тоже об этом думал.

– Когда я переживаю во сне чью-то другую жизнь, полную света кровавых лун и блеска ножей, откуда приходит ко мне эта память?

– Возможно, Твердь впечатала тебе и ее тоже. Сновиденную память.

– Сновиденную? – переспросила она, не поняв этого.мнемонического термина.

– Да. Это целая гора памяти, понимаешь? Большей частью она остается бессознательной, но во время сна иногда поднимается в область сознательного, как вершина айсберга над морем.

– Но если это искусственная память, почему же я переживаю ее заново?

– Н-не знаю.

– Я думаю, это больше, чем искусственная память, Данло. Думаю, что мои сны – нечто большее, чем просто сны.

– Что же это?

Она устремила на него пристальный, дикий взгляд.

– Красные луны – это, конечно, Кваллар. Твердь до того, как стать богиней, родилась на Квалларе. Ты знаешь, что она была воином-поэтом. Единственным воином-поэтом женского пола.

Данло, взглянув на свой блестящий корабль, в тысячный раз подумал о связи Тверди с воинами-поэтами; Возможно, Она убила Малаклипса только за то; что он имел при себе нож и носил два красных кольца…

– Ты думаешь, что Она впечатала тебе собственную память? – спросил он.

– Не только.

Данло вспомнились Тамарины ночные прогулки и то, как она вооружалась на случай встречи с тигром.

– Ее душа, – сказал он. – Думаешь, Она создала тебя с такой же, как у Нее, душой?

– Не только.

– Скажи тогда сама.

– Я слышу Ее мысли. Вижу Ее сны. – Ветер пролетел над океаном, и она умолкла, а потом добавила: – Чувствую Ее боль.

– Телепатия?

– Нет, не только это.

– Ты уверена? Ты уже не первый человек, с которым Твердь говорит таким образом.

– Я не сказала, что Она говорит со мной.

– Нет? Откуда же тогда приходят Ее слова, которые ты слышишь в себе?

– Как я могу это знать? Разве я знаю, откуда приходит ветер и куда он уходит?

– Но твое сознание само по себе…

– Такие вещи нельзя понять путем простого анализа. – Она смотрела на него все тем же взглядом, пристальным и глубоким. – Ты хочешь знать, откуда берется мое сознание – вырабатывается оно атомами моего мозга или струится из планеты, на которой мы стоим? А может быть, я получаю его от мозголун Тверди? Вряд ли ты найдешь на это ответ. Задумайся лучше, откуда берется твое собственное знание.

– Да, это так, но…

– Эти мысли зарождаются у меня в уме одновременно с движением моих губ. И складываются в слова. Это мои слова, Данло. Она мне ничего не говорит.

Он подумал немного и сказал, настаивая на своем:

– Было бы только естественно, если бы Она с тобой говорила, разве нет? Она создала тебя из элементов этого мира; в каком-то смысле ты – рожденное Ею дитя.

Она все так же смотрела на него, и ее глаза казались ему темными, как межзвездное пространство, – но при этом, как ни странно, полными света.

– Я не Ее дитя, Данло.

– Как же ты тогда?

– Ты сам сказал: я нечто иное. Нечто большее.

– Тамара, ты…

– Меня не так зовут. – Ее голос стал холодным и глубоким, как море. – Это имя не соответствует реальности.

– Но кто же ты на самом деле? Кто?

Она то ли случайно, то ли намеренно стояла спиной к солнцу, и оно окружало ее голову, как золотой нимб. Данло было трудно смотреть на нее. Стоя совершенно неподвижно и глядя на него, она сказала:

– Я – это Она.

Данло потряс головой и заслонился рукой от солнца.

– Нет, Нет.

– Я та, кого ты знаешь как Твердь.

Глядя в ее темные бездонные глаза, Данло сказал:

– Да, это правда. В каком-то смысле я знал это с того самого момента, как впервые увидел тебя. Но мне и теперь трудно в это поверить.

– Она и я – одно. Во мне нет ничего, что не было бы частью Ее, а в Ней нет ничего, что было бы мне неизвестно.

– Но зачем? Да, понимаю – испытание. Любовь, которая почти осуществилась. Наша жизнь с тобой. Если ты – если Твердь – хотела просто испытать меня, почему Ей было не создать Тамару, которая не разделяла бы Ее сознание? Она могла бы создать любую женщину – любую женщину в виде Тамары – и просто читать ее мысли. Так ведь легче, разве нет?

Она закрыла глаза. Казалось, что она ищет и не находит ответа, который удовлетворил бы его. Глядя на ее прекрасное, полное сочувствия лицо, Данло не мог поверить, что она – нечто иное, чем человек.

– Любое Ее дитя должно было иметь одну с Ней душу, – заговорила наконец она. – Только так могла Она достигнуть своей цели. Именно по этой причине во мне помещаются Ее память и Ее разум. Иначе мой опыт и мое восприятие реальности были бы Ей столь же чужды, как восприятие любого другого человека.

– Какова же Ее цель? Что Она надеялась узнать через тебя такого, чего не могла узнать по-другому?

Она крепко, до боли, стиснула его руки.

– Твердь хотела узнать, кто на самом деле ты. Нам нужно было это знать.

Ее ответ изумил Данло.

– Но зачем Ей все это? – почти выкрикнул он. – Она уже читала мои мысли – могла бы продолжать в том же духе.

– Знание приходит разными путями, Данло.

– Но зачем же именно так? – Он высвободил руки и потрогал ее лоб, ее лицо, золото ее волос, нагой изгиб ее плеча. – Почему ты?! В ответ она провела пальцем по шраму у него на лбу и сказала: – Я рождена, чтобы трогать и осязать. Выйдя из бассейна, я поняла, что должна потрогать весь этот мир. Снова пройтись по земле нагая, как новорожденное дитя, ощутить песок под ногами, а на языке – морскую соль. Трогать, пробовать, ощущать, пользоваться всеми своими чувствами. Чувствовать, двигаться, стать такой, какая я есть. Жить, Данло. Жить и любить и опять жить. Разве может кто-нибудь насытиться жизнью? Или любовью? Мне всегда было нужно много любви, очень много.

Хочется любить так, что умереть можно, и при этом знаешь, что ни за что не умрешь, потому что тогда не будет ни любви, ни всего остального. А любовь – это все, ты сам знаешь. Трогать мир, как это делают любовники, и видеть, как все пробуждается, хотя это причиняет почти невыносимую боль. Но не ты ли однажды сказал мне, что жизнь познается через боль?