Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу - Леонид Смирнов Страница 45

Послушав наполненное казенным оптимизмом выступление главы Сибирской Республики, который посетил Каменск в ходе избирательного турне, я понял, на кого, кроме убиенного вервольфа, похож наш Воевода. На господина Лиознова — при всей внешней несхожести. Они явно одного поля ягоды. Оба держат в себе огненный смерч, готовый вырваться наружу и испепелить все вокруг. Они — заряженные гранаты с невыдернутой чекой.

Собранные в оперном театре губернские чиновники рукоплескали и подносили корзины цветов сановному кандидату, и в этом ликующем зале я чувствовал себя белой вороной и паршивой овцой — одновременно. Всеобщее ликование с детства меня пугает. Люди не должны выглядеть заводными игрушками. Слава Логосу, в Гильдии не поощряется единомыслие — не то что в миру.

Назар Шульгин тоже явился в театр. Верноподданнические чувства он выражать не стал, сохраняя лицо Гильдии, но поприветствовать настоящего и будущего Президента Сибири все же подошел.

У Лиознова был острый взгляд. Он тотчас выделил Воеводу из общей череды жаждущих прикоснуться к вершителю судеб и ринулся к нему, будто к старому другу, хотя они были едва знакомы. Крепко пожал Шульгину руку, вернее, сдавил со всей богатырской силушки. Была у Василия Петровича такая любимая игра — «давилка». Воевода с честью выдержал медвежье пожатие: не охнул, лицо не скривил, даже улыбнулся, а ведь Президент был его на голову выше и вдвое шире в плечах — настоящий гигант. И ручищи у Лиознова огромные, точно лопаты, и крепкие, как стальные рукавицы средневекового ратника.

Словом, понравился Назар Шульгин Президенту. Разговорились они, тормозя очередь «отцов города», желающих поручкаться с Валуном. И уже прощаясь — в нарушение протокола, — Василий Лиознов вдруг пригласил нашего Воеводу отобедать с ним с глазу на глаз в личном вагоне президентского поезда. Перед отправлением у Президента оставался свободный час, на который претендовал господин губернатор. Отвергнутый Черепанов был оскорблен до глубины души и затаил на Шульгина смертельную обиду.

О чем говорили Воевода с Президентом, неизвестно. Казалось, никаких ощутимых последствий для Гильдии их встреча не имела. Но это было не так…

Ну а выборы закончились грандиозным успехом Василия Лиознова, пошедшего на второй срок. Наш народ, как известно, от добра добра не ищет.

У Гильдии всегда было секретное оружие. Вот, например, «умные» стрелы, которые самолично заговаривал Великий Логик Сибири Феофан Васильчиков. Их разослали по стране фельдъегерскими конвоями. Согласно строжайшему приказу, стрелы следовало хранить в оружейных комнатах губернских Воевод — в отдельных серебряных сундуках, запечатанных сургучом и могучим логическим заклинанием от взлома. Говорят, на очереди стояло производство «умных» пуль. А потом… Что оставили Великие Логики на потом, теперь уж никто не узнает.

Меня, как и большинство офицеров Гильдии, случившееся застало врасплох. Выпущенные из арбалетов «умные» стрелы с отравленными наконечниками пролетели над пустым и печальным ночным рынком и в ожидании рассвета зависли под крышами овощных рядов, приклеились к застрехам соседних складов, легли на карнизы. Было пущено в ход секретное оружие Гильдии, припрятанное на черный день.

Утром Центральный рынок стал наполняться людьми. Шумные разноязыкие торговцы из Туркестана и Джунгарии появились на своих местах и начали раскладывать товар. Рынок еще не открылся, и покупателей не пускали. По эфирному сигналу самонаводящиеся стрелы вылетели из засад и устремились к цели. Отравленные наконечники вонзались южанам в грудь, шею, руку. Смерть наступала мгновенно. Охрана рынка, состоящая из низкорослых сибирских тюрок, тоже полегла вся.

Через минуту-другую торчащие из мертвых тел «умные» стрелы, заряженные могучим заговором, вспыхнули и сгорели дотла, лишив полицию единственной, но неоспоримой улики.

Полицмейстер напрасно костерил своих подчиненных, и сыщики впустую прочесывали город — следов не осталось никаких. Но мы-то понимали, что убийство совершено по приказу или с ведома верхушки и-чу. А кому была выгодна эта акция устрашения? Разве что «Белой воле».

Решение поддержать движение «Белая воля» Воевода Назар Шульгин принял давно, но до последнего времени скрывал свои политические пристрастия. Он не спеша проводил чистку Военного Совета каменской рати, всюду расставляя своих людей. В каждом конкретном случае он находил убойные аргументы, уходящий в отставку оказывался кругом виноват и пятнал честь Гильдии, а новый начальник — хоть и темная лошадка, но, по крайней мере, вляпаться в грязь еще не успел.

А потом прошло закрытое заседание Совета, было отправлено секретное письмо Воеводам уездных ратей, и наконец состоялся хорошо подготовленный губернский съезд, на котором Назар выиграл по всем статьям. Противники были раздроблены, они только мешали друг другу бороться с Воеводой, и запутанное их междоусобной словесной баталией «болото» при решающем голосовании поддержало власть.

Перед голосованием по старой гильдийной традиции состоялись прения. В нашем опасном деле, как в разведке, каждый имеет право высказаться. На трибуну поднимались Воеводы и старшие логики, «прели» в поддержку мудрого решения Назара Шульгина, которое давным-давно назрело и перезрело. Им изредка подпевал кто-нибудь из штабных писарей. Оперативники понуро молчали или обменивались ядовитыми репликами, но выйти на трибуну не решались.

На моих глазах происходило самое страшное: Гильдия по доброй воле загоняла себя в угол. И обратной дороги уже не будет. Явь походила на ночной кошмар, когда нужно спасаться от смертельной опасности, а руки-ноги ватные, не сгибаются. Надо было что-то делать. Ведь потом сам себе не прощу.

Когда я написал записку и послал по рядам в президиум, сидящий рядом Ефим Копелев шепнул мне на ухо:

— Только не ошибись.

— Не боись — с детства в солдатиков играю, — ответил я, стараясь выглядеть бодрячком.

Он лишь покачал головой.

Моя записка дошла по назначению, в президиуме пошептались, и через пять минут председательствующий на съезде главный архивист Чекало, старейший и-чу камен-ской рати, объявил:

— Выступает перцовский Воевода Андрей Хржанский, приготовиться младшему логику Игорю Пришвину.

Дело сделано! Меня на мгновение окатило жаром и тотчас бросило в холод. Я рывком поднялся с жалобно скрипнувшего кресла. Копелев ухватил меня за рукав, словно желая притормозить, затем отпустил.

Мы с Ефимом сидели в тридцатом ряду. Я шел по широкому проходу актового зала Блямбы мимо сотен лучших и-чу губернии и краем уха слышал нелестные высказывания в свой адрес. Дескать, выслуживается, воеводский любимчик, совесть потерял.

Назар Шульгин встретился со мной взглядом и поощрительно улыбнулся — мол, самое время выступить молодым. Ты уж не подкачай, парень…

Я присел на свободное кресло в первом ряду и прислушался к тому, что говорит Хржанский. Воевода города Перцовска, похоже, страсть как не любил выходцев из южного закордонья, считая их приспешниками пустынной нежити. А потому предлагал вышвырнуть их из страны и намертво запечатать границу. Закончил свое выступление Хржанский дежурными славословиями в адрес Воеводы. В ответ раздалось несколько вялых хлопков. Все устали от повторов. Пора было раздавать бюллетени для голосования.