Мертвые не лгут - Анна и Сергей Литвиновы Страница 43

Профессор задавался вопросом: знает ли о фальшивке сам Шалашовин? Сговорился ли с ним заранее Чуткевич или градоначальника, наряду с телезрителями, решили использовать втемную? Скорее в традициях византийского протокола мэр-губернатор сказал медиамагнату: действуй, только я ничего не знаю. Чтобы, если вдруг случится разоблачение, вице-канцлер мог бодро от всего откреститься: мол, и меня, как почтенную публику, обманывали.

Подготовкой к тому эфиру Остужев, впрочем, не занимался. Чуткевич сдержал свое слово, оставил его в покое. Профессор слыхал только мимолетом, что особо доверенный редактор по десять раз согласовывал с пресс-службой губернатора и с ним лично формулировку каждого вопроса и их последовательность.

Внешне жизнь профессора оставалась прежней.

Возвращение домой на машине, ведомой Виктором, – в три-четыре часа ночи. Короткий сон до девяти. В одиннадцать – отъезд из дома в университет или на канал. Работа, работа, работа – вплоть до двух-трех утра.

На деле же его существование впервые после смерти жены преисполнилось глубоким, но тайным смыслом. И каждое новое событие было сцеплено с предыдущим и имело особенное значение.

Например, однажды ученый проснулся часов в шесть утра (притом, что лег, как обычно, в четыре) от того, что кто-то бился-колотил в ворота, ведущие на участок. Неизвестный с улицы стучался, грохотал, выкрикивал невнятные угрозы и ругательства.

Поняв спросонья, что происходящее имеет отношение непосредственно к нему и дальше никак не удастся отгородиться от него высокими стенами и сном, Петр Николаевич, чертыхаясь, слез с кровати, подошел к окну, растворил его и, набравшись мужества, прокричал:

– Вы кто? И что вам надо?

В ответ с улицы понесся еще более невнятный поток ругательств с азиатским акцентом. Русские слова мешались с узбекскими и матерными. Возможности понять из гневного монолога хоть что-то совершенно не было: то ли хотели устроиться к профессору на работу, то ли, наоборот, требовали доплатить за работу выполненную.

– Я сейчас полицию вызову! – стараясь быть внушительным, крикнул из окна Остужев.

– А что мне твоя полиция-шмалиция, выйди сюда, говорить будем!

– Я вас не знаю, и перестаньте хулиганить!

– Ты деньги мне должен!

– Ничего я у вас не брал и вас не знаю. Пожалуйста, оставьте меня в покое!

В подобном духе перебранка продолжалась еще несколько минут, а затем вдруг все стихло, и незваный докучливый гость неожиданно, слава Создателю, исчез – словно и не было его.

Но часы показывали уже полседьмого, сон отогнался, сердце в груди колотилось. Ложиться не хотелось, да и не имело никакого смысла, и профессор потащился умываться, а потом завтракать.

Когда водитель Гамбизонов приехал за ним – как обычно в одиннадцать, Петр Николаевич, в довольно юмористических тонах поведал ему о случившемся.

– Напрасно ментам не позвонили, – нахмурился шофер.

– А что менты? Приехали бы, когда его и след простыл. Потом с ними пол-утра объясняйся.

К глубочайшему сожалению ученого, на следующую ночь ситуация повторилась – только в более неприятном ракурсе. Удары и крики раздались на час позже, около семи, когда Остужева одолевал самый сладкий сон перед пробуждением. Зато доносились они не от ворот, а непосредственно со двора профессора. Видимо, нарушитель спокойствия, кем бы он ни был, перелез через забор и начал колотить прямо в двери дома. Ученый выглянул со второго этажа. Гость был то ли пьян, то ли невменяем. Он бился о дверь и выкрикивал матерные тирады. Было страшновато: что придет ему в голову? Рядом с входной дверью располагалось окно, разбить которое ничего не стоило.

Оставалось и впрямь вызвать полицию, однако Петр Николаевич относился к служителям закона со свойственными русскому интеллигенту опаской и недоверием. Поэтому он избрал иной путь – гораздо более извилистый и рискованный.

Остужев спустился из кабинета, где ночевал, на первый этаж, схватил каминную кочергу и распахнул парадную дверь. Пришелец даже обомлел, его увидев. Рука, колотившая в притолоку, застыла в воздухе. Мужик представлял собой чернявого, но не субтильного, а достаточно амбалистого господина. Одет он был, как свойственно гастарбайтерам-южанам, в заношенную майку, очевидно, подаренную очередным работодателем – с видами Парижа.

Пользуясь коротким замешательством незваного гостя, ученый гаркнул:

– А ну-ка, пошел вон, чтобы духа твоего не было!

Петр Николаевич человеком был сугубо мирным и никакого опыта непосредственных боестолкновений не имел. Дрался он в последний раз в классе, наверное, в пятом. В армии не служил, в институте успел застать военную кафедру, на которой ему присвоили звание лейтенанта запаса. На военных сборах над ним беззлобно подсмеивались все подряд, но он худо-бедно научился застилать койку в казарме, заматывать портянки, ходить строем и даже стрелять из пистолета. В дальнейшем развал Союза избавил его от возможного призыва и прочих проявлений мужественности. Что он будет делать, если пришелец вдруг не послушается и попрет на него, Остужев не продумывал и даже себе не представлял. Но ему повезло. Странный южанин, убоявшись то ли кочерги, то ли решительного блеска в глазах ученого, проворчал что-то по-прежнему матерное, но более миролюбивое, развернулся и потрусил назад, к калитке. И бесследно исчез.

В то утро, в машине, следуя не на телеканал, а в университет, профессор снова поведал о случившемся Гамбизонову. Потом подумал пару минут и вдруг спросил:

– Ты мне можешь достать пистолет?

– Пи-сто-лет? – недоверчиво переспросил водитель. – Боевой?

– А то.

– Да вы стрелять-то умеете?

– Умею. На военных сборах учили. И в тире из мелкашки. Да ты мне и напомнишь, как действовать.

– Да зачем вам оружие, товарищ профессор? Опасно.

– Ты посмотри, какая ерунда со мной стала происходить! Прикинь, если бы этот узбек (или кто он там) на меня попер. А так я бы выстрелил в воздух и напугал. А в крайнем случае, в ногу.

– Не могу вас представить, Петр Николаевич, с пистолетом в руке.

– А пистолет – как военная форма, он всем идет. Ну, достанешь?

После минутного раздумья шофер проговорил:

– Это денег будет стоить.

– Разумеется. За ценой не постою.

В тот же день в университете произошел случай, который укрепил желание ученого завладеть огнестрельным оружием – после него Остужев принялся прямо-таки умолять водителя поскорей добыть ему ствол. А произошло вот что.

Гамбизонов обычно довозил Петра Николаевича до входа в универ. Не парковался, открывал (как велено было Чуткевичем) перед ним дверцу и уезжал. Далее профессор действовал самостоятельно. Так было и в этот день. Водитель выгрузил ученого и уехал. Остужев, пребывая, как всегда, в состоянии глубокой задумчивости, поднялся по державным ступенькам университета. Занятия шли вовсю, заканчивалась вторая пара, поэтому народу вокруг было не много. Но не успел вдовец войти внутрь вуза, как к нему подскочили двое. Как он впоследствии вспоминал, оба были молодые, притом низ лица у каждого был плотно замотан шарфом на манер западных демонстрантов-антиглобалистов.