Под кожей - Мишель Фейбер Страница 40

Мужчины всегда получают обильный завтрак — с множеством белка и крахмала. Еда лежит на их тарелках высокой горой, источая парок. Пироги с мясом, колбасы, подливка. Свежий, только что из печки хлеб, с которым каждый расправляется, как ему нравится. Она, к примеру, нарезает его тонкими ломтями, следя, чтобы они получались аккуратными и имели одинаковую ширину, — мужчины же просто отдирают от каравая бесформенные куски. Она съедает два, самое большее три ломтя с гушу или муссантовым паштетом. Но сегодня…

Иссерли встала, захлопнула дверцу машины. Нет, невозможно, она не собирается спускаться под землю, чтобы какой-то напыщенный шкодник разглагольствовал перед ней, а шайка, состоящая из отбросов Плантации, таращилась на нее, гадая, сорвется она или нет. Голод — это одно, принципы — совершенно другое.

Она обогнула машину, открыла капот, осмотрела разогревшийся, испускавший сильный запах, мягко подрагивавший двигатель. Убедилась в том, что вернула в предназначенный для нее паз тонкую, сделанную из нержавеющей стали антенку, которую опускала недавно в бак, проверяя уровень масла. Затем опрыскала купленным в «Гараже Донни» спреем свечи и провода зажигания. Пальцами извлекла из держалки поблескивающий цилиндрик с жидким авииром, одно из чужеродных добавлений к родному для машины двигателю. Металл цилиндрика был прозрачным и позволял ясно видеть заключенный в нем авиир, жирная поверхность которого подрагивала из солидарности с двигателем. Устройство тоже пребывало в полном порядке, хотя, если удача не отвернется от нее, воспользоваться им Иссерли никогда не придется.

Иссерли закрыла капот и, повинуясь мимолетному порыву, присела на него. Теплый вибрирующий за тонкой тканью брюк металл создавал приятное ощущение, отвлекавшее ее от настырного урчания в животе. На горизонте забрезжил тусклый свет, очертивший контуры гор. Прямо перед носом Иссерли в спиральном кружении спускалась на землю одна-единственная снежинка.

— Иссерли, — сказала она в переговорное устройство.

Дверь амбара мгновенно отъехала, Иссерли торопливо вступила в его освещенное чрево. Круговерть острых, как иглы, снежинок последовала за ней, словно втянутая пылесосом. Затем дверь вернулась на место, отрезав Иссерли от причуд погоды.

Как она и ожидала, в амбаре шла работа; двое мужчин деловито нагружали корабль. Один сидел на полу трюма, ожидая, когда ему подадут новую порцию поблескивающего груза. Другой подвозил к кораблю тележки с лежащими на них высокими штабелями красноватых упаковок. То были стоившие целого состояния партии сырого мяса, аккуратно разделенные на порции, — каждая завернута в прозрачную вискозную ткань и все разложены по пластмассовым поддонам.

— Хой, Иссерли!

Толкавший тележку работник замедлил, чтобы поздороваться с Иссерли, шаг. Приостановившись на пути к лифту, она помахала ему ладонью, — небрежно, как только могла. Ободренный ее ответом работник совсем остановил тележку с башней поддонов и затрусил к Иссерли. Кто он такой, Иссерли и понятия не имела.

Разумеется, когда она только появилась здесь, ее познакомили с каждым работником лично, однако имя вот этого теперь уже вылетело у нее из головы. Лицо у него было глуповатым, сам он — толстым и приземистым, на целую голову ниже Амлиса Весса, а шерсть его привела на память Иссерли мертвое животное, которое она видела валявшимся на обочине А-9, — вернее, затвердевшую оболочку его, изуродованную до неузнаваемости колесами автомобилей и дурной погодой. Вдобавок, он страдал каким-то отвратительным кожным заболеванием, обратившим половину его лица в подобие заплесневелого плода. Поначалу смотреть в это лицо ей было трудно, но затем, боясь обидеть его настолько, что он попытается отыграться на ее собственном уродстве, Иссерли склонилась поближе к заплесневелому — так, чтобы видеть только его глаза.

— Хой, Иссерли! — повторил он, словно усилия, коих потребовало составление столь длинной фразы на общем их языке, были слишком большими, чтобы потратить ее впустую.

— Я решила, что мне следует поесть перед работой, — деловито сообщила ему Иссерли. — Там как, берег чист?

— Берег? — заплесневелый недоуменно прищурился и машинально повернул голову в сторону фьорда.

— Я спрашиваю: Амлис Весс там не крутится?

— А, не, он вобще или в столовке торчит, или внизу, где вольеры, а мы здесь погрузкой занимаемся — так что все путем.

Иссерли открыла рот, собираясь сказать что-нибудь, но не придумала — что.

— Теперь уж он никаких делов не наделает, — заверил ее заплесневелый. — За ним Инс с Енселем приглядывают, по очереди. Так что он все больше тут околачивается и несет какую-нибудь чушь. Ему все едино, понимает кто, о чем он толкует, не понимает. Когда люди от его трепотни окосевают, он идет с животными болтать.

Иссерли, на миг забывшую, что здешние водсели безъязыки, напугала мысль об их общении с Амлисом Вессом, однако заплесневелый успокоил ее, хрипло захохотав и добавив:

— Мы его все спрашиваем: «Ну, что вам скотина наговорила, а?»

И он опять издал жалкое ржание, на какое способен лишь человек, проведший полжизни на Плантациях.

— Забавный он ублюдок, с ним не соскучишься, — заплесневелый подмигнул, словно подводя итог всему им сказанному. — Вот улетит, так всем захочется, чтоб он вернулся.

— Ну, может быть… раз ты так говоришь, — поморщилась Иссерли и шагнула в сторону лифта. — Ты извини, я проголодалась.

И ушла.

Амлиса Весса в столовой, она же комната отдыха, не было.

Чтобы убедиться в его отсутствии, Иссерли довольно было один раз обвести взглядом это стерильно чистое помещение с низеньким потолком, после чего она снова смогла задышать спокойно.

Столовая, хоть и довольно большая, представляла собой простой, грубо вырубленный в земле, заставленный одними лишь приземистыми обеденными столами прямоугольник без каких-либо ниш и альковов: крупному мужчине спрятаться в ней было негде. Амлис Весс просто-напросто отсутствовал в ней — и все.

Хотя столовая еще оставалась пустой, на длинной низкой, тянувшейся вдоль стены, которая отделяла ее от кухни, скамье уже теснились судки с приправами, супницы с холодными овощами, тюбики муссанты, караваи только что испеченного хлеба, пышки, кувшины с водой и эззиином, большие пластмассовые подносы с вилками, ложками и ножами. Из кухни истекал дивный аромат жаркого.

Иссерли первым делом подскочила к хлебу, отрезала два тонких ломтя и щедро намазала их муссантовым паштетом. Сложив из ломтей сэндвич, она протолкнула его мимо бесчувственных губ в алчущий рот, откусила первый кусок. Никогда еще муссанта не казалась ей такой восхитительно вкусной. Иссерли торопливо жевала хлеб и глотала, не дожевав, ей не терпелось отрезать новые два ломтя, намазать паштетом и их.

Несшийся из кухни запах пьянил Иссерли. Там готовилось что-то намного лучшее обычной еды, куда более завлекательное, чем жареная картошка. Надо признать: Иссерли редко случалось бывать здесь во время готовки, чаще всего она довольствовалась едой, уже остывшей, — после того, как и повар уходил, и мужчины в большинстве своем успевали насытиться. Она налегала на то, что оставалось не съеденным, стараясь не привлекать к себе внимания, скрывая отвращение, которое вызывал в ней запах остывавшего жира. Но сегодняшний аромат был совсем иным.