Ловцы душ - Яцек Пекара Страница 40

Я взял одну из книг, подсвечник и пошел к ложу, где неподвижно возлежал старец.

– Знаешь, что это? – спросил его, придвигая книгу едва ли не к его глазам.

Он сомкнул веки. Однако на сей раз их не отворил. Похоже, это не было согласие, но всего лишь сигнал, чтобы его оставили в покое и что он не желает более со мной говорить. Еще мне казалось, что дыхание старика стало чуть тяжелее и ускорилось.

Я вынул одну из свечей и поднес огонек к пучку волос, растущих из его черепа. Тот моментально сгорел, в воздухе запахло жженым волосом. Маврикий Хоффентоллер мигом открыл глаза. Мне показалось или я заметил в них что-то наподобие страха?

– Это не было больно, верно? – спросил я. – Но может и заболеть, если только мне того захочется. Не отвечай на вопросы – и сожгу тебя всего, заботясь о том, чтобы ты не умер слишком быстро. И уж поверь: мучить парализованного старика куда удобней, чем здорового человека, ибо нет нужды ни привязывать его, ни слушать его крики.

Удивительно, но бледные сухие губы Хоффентоллера растянулись в чем-то, что походило на улыбку. Хм, старичок-то наверняка сохранил еще чувство юмора. Хорошо!

– Начнем сначала. Это твои книги?

Он моргнул.

– Ты чернокнижник?

Он моргнул.

– Значит, то, что я слышал о Маврикии Хоффентоллере, не сломленном борце за святую веру, – только сказочки. Ты служил персам, верно?

Моргнул, моргнул. Пауза, потом моргнул снова.

– Погоди, погоди, – раздумывал я, пытаясь истолковать подаваемые им знаки. – Ты ведь долгое время не отрекался от Господа, верно? Только потом они сломали твою веру и волю – когда ты понял, что никогда уже не вернешься в Европу.

Он моргнул.

– Однако ты вернулся. Зачем? – Я всматривался в него долгое время, потом пожал плечами: – Конечно, плохой вопрос. Сейчас, подумаем. Зачем можно возвращаться? Дочка? Семья? Нет… Ты ведь стал кем-то важным? Перестал быть простым невольником?

Он моргнул.

– И высоко поднялся?

Моргнул.

– Гвозди и терние, дед, зачем же ты вернулся? – повысил я голос, поскольку разговор начинал уже меня раздражать.

И вдруг я понял. Понял совершенно отчетливо – и удивился, что ранее этот ответ не пришел мне в голову.

– Конечно, – сказал я. – Месть.

Он моргнул.

– Но кому? Конечно, не семье, иначе за тобой не присматривали бы здесь столь тщательно. Кто тебя обидел, дед? Хм, кто-то тебя предал в Святой Земле? Отдал язычникам? Предатель вернулся назад, а ты остался в неволе?

Два быстрых моргания. Скорее всего, я промахнулся.

– А если тебя не предавали, кому же ты собирался мстить?

Потом припомнились мне слова Ройтенбаха про то, как сын Маврикия прокутил деньги, которые получил от императора на выкуп отца от персов.

– Думаешь, император тебя предал? Ты верно служил ему, а он ничего не сделал, чтобы вытащить тебя из неволи?

Он моргнул.

– Но ведь тот император давно мертв, – сказал я. – Теперь правит его правнук.

Моргнул, моргнул, моргнул.

– Да-а, – протянул я. – Это не важно, верно? Вина отца переходит на сына, и сыновья отвечают за грехи отцов.

Он моргнул.

– Ты хочешь отомстить нынешнему императору?

Моргнул, моргнул.

– Нет? – удивился я.

А потом меня вновь осенило.

– Ты не хочешь мстить, потому что ты уже отомстил…

Моргнул.

– Прекрасно, – пробормотал я.

Теперь я понял, почему Анна готова на всё, только бы не возвращаться в отчий дом. Если знала родовую тайну, неудивительно, что предпочла гостеприимство маркграфа жизни под одной крышей со старым колдуном, пылавшим жаждой мести императору. Конечно, я мог лишь сожалеть, что она не подумала о том, чтобы избавиться от своих проблем с помощью инквизитора. Тогда все пошло бы по-другому.

Однако что же означало утверждение Маврикия Хоффентоллера, будто месть нашему владыке уже состоялась?

– Ты уже отомстил? – спросил я его снова.

Он моргнул.

Странно, поскольку из того, что я знал, Светлейший Государь чувствовал себя вполне замечательно. Его поддерживали электоры и дворяне, он обладал прекрасным здоровьем, а его мужскую силу могли подтвердить многие из дам – и даже народ прославлял его справедливое правление. Чем же тогда были эти месть и проклятие?

Но погоди-ка… Если ты посылаешь стрелу в чье-то сердце, то уже знаешь, что месть свершилась, хотя стрела еще летит. Получается, Маврикий Хоффентоллер приготовил заклинание, последствия которого еще ожидают нас в будущем? И, имея в виду его здоровье, он должен был подготовить все очень давно.

– Это заклинание еще не действует, верно?

Он моргнул.

Значит, я был прав! Старик только поджег фитиль, который подбирался все ближе к бочке с порохом. И каким же образом, меч Господень, я мог потушить этот огонь?

– Император не был ни в чем виноват, – сказал я ему. – Хочешь знать правду, старик? Твой владыка не забыл о твоей битве и твоем страдании. Он передал целую кучу денег на выкуп ближайшему тебе человеку. Сыну. Но тот пропил эти деньги и проиграл в кости, а потом решил, что стоит обо всем позабыть. Клянусь тебе ранами Господа нашего, что было так, как я говорю. Отзови проклятие, ибо ты навредишь не тому человеку!

– Ах! – воскликнул Маврикий Хоффентоллер, чудом излечившись от паралича. – Что за ужасная ошибка! Позволь же мне немедля исправить последствия проклятия!

Так, вероятно, все и произошло бы, находись мы на сценических подмостках. Но здесь был не театр. Здесь был лишь умирающий старик, который, услышав мои слова, тяжело задышал, захрипел, а потом сделался недвижим.

Я осторожно коснулся его шеи.

– Гнев Божий! – рявкнул. – И нужно ж тебе было помереть как раз теперь?

Я смотрел на мертвого Хоффентоллера и раздумывал, что делать дальше. Я мог уйти отсюда, забрать книги и приказать Давидеку держать рот на замке. Мог арестовать Матиаса за обладание запрещенными текстами. Вопрос лишь в одном: знал ли тот, что устроил его прадед? Знал ли о черной магии и о том, что здесь спрятаны богохульные книги?

Конечно, я легко мог заставить его признаться во всем. И даже в том, что сам он – персидский чернокнижник и ежедневно летает на метле из Империи в Персию и обратно. Но меня интересовало не вынужденное признание вины, а подлинная правда.

Я сел за стол, чтобы еще раз просмотреть книги, на этот раз более внимательно. Я все еще оставался бессилен перед арамейскими письменами (для меня эти буквы выглядели как беспорядочно накорябанные черточки), но мог сосредоточиться на иллюстрациях. Я рассматривал их внимательно, когда меня прервал стук в дверь.