Царь без царства - Всеволод Алферов Страница 4

К щекам Джена прилила кровь. Отвечать было нечего, и он молчал, слушая, как, переходя на визг, тараторит купец:

– Бахри говорит, у твоего дома толкутся люди! Требуют деньги за убитых! Палата писарей пошлет твоего отца рыть каналы с преступниками! И я должен доверить тебе сына?

«Какой свинье доверял твой отец, когда воспитывал тебя?» – хотелось спросить Джену. Наверное, он бы даже сказал это. Он потерял заработок, ему опостылел жирдяй, осыпающий больного старика оскорблениями, надоели прячущие глаза родители.

– Господин должен деньги за этот урок, последний, – спокойно произнес юноша, едва торговец умолк.

Он догадывался, что ему не заплатят. Но если у него нет слов в защиту собственного отца, то должен же он отыскать хотя бы денег.

Над головой Джена голосили вороны. Неряшливые птицы считались спутниками Джахата, бога ученых и мудрецов, и со всей Джамайи слетались на храмовую площадь, где жрецы в плащах из перьев бросали им мясо. Близился Час Пыли, следующий за третьим пополуденным звоном, и уличные торговцы прятались в тени в ожидании вечернего наплыва покупателей.

«Храмовый круг заложен Аасимом ас-Джаркалом, первым из царей-колдунов. Лучезарный сам отмерял землю и проводил дуги и линии. Может, потому-то храмовый круг совсем не круглый», – некогда рассказывал Джен. И добавлял: «А может, потому, что владыка отмерял площадь в чистом поле, а теперь вокруг нагромоздили зданий».

Парень поморщился, отгоняя воспоминания. Кто знает, когда еще он будет это рассказывать и кто его будет слушать?

Меньше всего Джену хотелось идти домой, хотя он знал, что именно так и следует поступить. Однако он брел наугад, куда глядят глаза, куда выведут ноги, не особо заботясь, куда его занесет. Тонкие белые иглы колоннады отбрасывали такие же тонкие иглы теней, протянувшиеся по позолоченной солнцем пыли. Казалось, тощие лошади и изнуренные ослы переступают по мерцающей дороге.

Идиот. Трусливый идиот! Не ввязываться в перепалку с торгашом – это хорошее воспитание. Да, как же! Как теперь показаться на глаза Сахре? Как возвращаться к отцу после всего, что он наговорил, но главное – не сказал и не вытребовал?

Кривые улицы сплетались, уводя все дальше от родных кварталов. Сперва храмы и торговые дома сменились районом старинных зданий и аллей, что пролегли меж особняками богатых, но незнатных горожан. Старый город был так тесен, что казалось, здесь нечем дышать. Джен почти обрадовался, когда вдоль улицы потянулся запах хлеба. Юноша ускорил шаг в надежде проскочить Мучной квартал, где располагались харчевни, чайные дома и продуктовые лавки. Сегодня за пазухой не звенела мелочь, и он не мог, как прежде, зайти по пути домой в харчевню.

За Мучным кварталом дорога уходила вниз, и Джен не заметил, когда в лицо дохнуло рыбой, запахом водорослей и дегтя. Речной базар раскрыл непритязательные объятия, он принимал всех: и тех, кому не хватало денег на краюху хлеба, и посланцев из белокаменных дворцов по ту сторону реки.

Будто нарочно, мысли возвращались к мигу, когда Мазрой выплюнул:

– Ты свободен.

Парень не двинулся с места, и купец крикнул:

– Мы с тобой закончили! Убирайся!

Больней всего ранили не слова, а то, что в глубине души юноша понимал ювелира. Будь у Джена деньги, он бы и сам так поступил. Одно дело, если не можешь похвалиться именем известного книжника, и другое – скрывать, кто учит твоих детей. Конечно, он прогнал бы сам себя. Тут даже спорить не о чем! «Дурак… дурак! – твердил Джен. – Меньше бы разглагольствовал о царях с колдунами – мог бы стать незаменимым наставником! Научил бы писать вязью быстро, как секретари в палате писарей. Рассказал, как складывать в уме большие числа. Как бы они отказались от тебя? Хоть бы ты сам пробирался к больным и душил удавкой».

Широкая, с достоинством несущая мутные воды река успокаивала. Пьяные крики, ругань, матросский смех – все осталось в другом мире, а в этом был прохладный речной воздух, который так приятно глотать пересохшим горлом.

«Дурак…» – напоследок повторил юноша, дойдя до последнего пирса, где заборы и склады преградили дорогу. Вздохнув, он опустился на край причала и свесил ноги. На воде плавали маслянистые пятна, меж ними отражались подошвы его сандалий и худое скуластое лицо под встрепанными черными кудрями. Глаза, в жизни теплые, карие и задорные, там, в воде, казались черными провалами.

Должно быть, он задремал, прислонившись спиной к нагретому солнцем кнехту, потому что следующее, что он услышал, было:

– Пошел вон, попрошайка! Убирайся!

Над ним стоял бородатый мужик в зеленом халате, уже отведя ногу для хорошего пинка. За спиной незнакомца покоился на плечах носильщиков паланкин. Пока, слава богам, пустой – не хватало еще перейти дорогу достойному.

Вскочив на ноги, Джен хотел поклониться, но увидел, что ругательства застряли в глотке распорядителя. Лицо бородача скривилось, словно тот надкусил недозрелый лимон, взгляд его метнулся поверх плеча юноши.

Джен обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как навстречу идет широкоплечий человек в черном. Юноша не успел его как следует разглядеть, лишь на мгновение в лицо пахнуло терпким запахом благовоний. Проходя мимо, вельможа положил Джену руку на плечо, словно говоря: «Все в порядке, он мне не помешал», – и вот он удаляется, и все, что можно увидеть, – черные одежды и стянутые в косу темные волосы. Бородач-распорядитель угодливо семенил следом, расторопные слуги поспешили опустить носилки.

Еще не сбросив оковы дремы, Джен наблюдал, как паланкин тронулся в путь, а вровень с ним бежали выряженные, как на парад, охранники. Юноша обернулся к реке – и сонная одурь мигом выветрилась из головы. Зачем угадывать эмблему на вымпеле быстроходной галеры? Знамя было черным. В последние двадцать лет знамя этого цвета поднимали самые близкие к царской семье люди.

Черное знамя Азаса.

«Стоило вернуться пораньше», – подумал юноша, едва завидев родную калитку. А ну как Сахра приходила и снова сбежала в свой притон?

В крохотном дворике в последнее время росли два чахлых тамариска: ни цветов, ни лекарственных трав. Джен преодолел его бегом и, ворвавшись в дом, прислушался, не раздастся ли звонкий голос сестры. Тихо, душно и полутемно, только гудит сонный шмель. Сердце юноши упало. Но было и малодушное облегчение: Сахры нет, а значит, объяснения откладываются на потом.

Он нашел отца в задней комнате, отгороженной цветастой льняной занавеской. Лежа на широкой скамье, старик читал. Кислый запах болезни пропитал все щели в бывшей мастерской, и Джен первым делом кинулся раскрывать ставни. Только когда снопы закатного света упали на порядком выцветшую бумагу, старик заметил сына.

– Как ты? – глухо поинтересовался Джен.

– Лучше. Гораздо лучше, – отец беззубо улыбнулся. – Чувствую, скоро смогу вернуться к делу.

Юноша отвернулся. Посмотришь на старика – обычный человек, разве что отощал совсем… а потом ляпнет такое, что впору хвататься за голову. Иногда отец не узнавал Джена, ночами вскрикивал от одному ему ведомых кошмаров, а днем прогонял сына, складывая пальцы в жест защиты от зла. Чаще всего он звал мать и удивлялся, почему та не приходит. Поначалу парень еще напоминал, что мать умерла, но вскоре понял, что толку никакого, а потому отвечал наобум или отмалчивался. Старик мог накричать, но чаще успокаивался, словно позабыв, о чем спрашивал.