Рожденные в раю - Ник Саган Страница 39

– Да, да, но кто же дал тебе ключ?

– Я могу только догадываться.

– Хаджи, по вполне понятным причинам криолаборатория – запретная зона. Детям входить туда нельзя. Единственное исключение – Томи, а она прекрасно знает, что не может никого с собой приводить без моего на то разрешения. Вряд ли она тебя предупредила, перед тем как повести внутрь.

Вашти подозревает, что я покрываю Томи. Томи по собственной воле решила провести меня, а я теперь изобретаю историю про загадочный ключ, чтобы уменьшить ее вину.

– Ты ведь не хочешь, чтобы у Томи были неприятности?

Мое молчание она принимает за согласие, глубоко вздыхает и говорит, что я настоящий рыцарь. Моя верность Томи производит на нее впечатление, но она мне выговаривает, что врать нельзя даже ради другого человека.

Мое лицо остается неподвижным. Я пребываю в полнейшем изумлении, черном и безысходном. Я не думаю о Томи. Я не думаю о братьях и сестре. Я не думаю даже о Боге. Сейчас, впервые за всю свою жизнь, я думаю о себе самом. Видимо, Вашти поняла это, потому что она встает, наливает мне горячего чая «Ассам» в серебряную чашку, украшенную филигранью, добавляет для сладости мед. Мед содержит ферменты рабочих пчел, он никогда не портится. Его можно хранить вечно. Она передает мне чашку, ее глаза потеплели, в них больше нет зимы. Вместе с чаем она предлагает мне свою доброту и понимание. В конце концов, я подвергся суровому испытанию.

– Может быть, дать тебе успокоительного, чтобы ты пришел в себя?

– Нет, не надо.

Чай сладкий и мягкий на вкус, правда, слишком горячий, но я все равно пью. Вашти наливает и себе, взбирается на краешек стула, болтая ногами. Она дует на чай и отпивает крошечный глоточек, смотрит на меня, словно сорока, сидящая на веточке.

– Что ты будешь делать, Хаджи?

Я качаю головой.

– Я думала, что мне придется вести с тобой этот разговор лишь через несколько лет, но раз уж ты здесь, давай поговорим прямо сейчас. Сколько тебе лет?

– Пятнадцать.

– Значит, тебе осталось еще три года, чуть меньше, чем Рашиду и Мутаззу. Мозг растет примерно до восемнадцати лет. Правда, синапсы и нейромедиаторы продолжают усложняться еще некоторое время.

– А мои братья?

Она колеблется, но все-таки отвечает:

– Да, естественно, их ДНК принадлежит сотрудникам «Гедехтниса». Как и твой. Все дети Исаака – клоны «Гедехтниса».

– Значит, нас всех принесут в жертву?

– «В жертву» – неверное определение, – хмурится она.

– Вы можете назвать это иначе?

Она не может и признается в этом легким кивком головы. Мы оба молчим. Я размышляю о том, что жертвоприношение всегда являло собой ту или иную форму веры. Я где-то читал, что ради высокого идеала не жалко пожертвовать ничем. Я глубоко верю в жертвенность. Я верю в очищение моей души, верю, что именно жертва отделяет меня от понимания Бога.

Так всегда говорит Исаак, это его уроки. Я знаю, все это верно, но сейчас я впервые подумал, для чего он нас этому учил. Никогда раньше мне и в голову не приходили такие мысли. Как это ужасно, не знать сердца собственного отца.

– Пустые сосуды, – говорю я вслух, отвечая на собственный вопрос. – Видимо, мы – пустые сосуды.

Эта фраза имеет духовный контекст, ибо говорят, что лучший учитель – пустой сосуд, посредством которого можно ощутить присутствие Бога. Чтобы научиться, ученик должен последовать примеру учителя, раскрыться, освободиться, чтобы полностью опустеть. И учитель, и ученик становятся никем, зато в пустоте есть Бог. Однако я не уверен, что я вкладываю в это духовный смысл. Мы с сестрой и братьями – пустые сосуды, так должно казаться, сама наша суть, видимо, пуста, поскольку нас уничтожат, чтобы заменить жившими до нас.

Не знаю, что я должен сейчас ощущать.

– Неужели мой отец действительно хочет этого?

Вашти пожимает плечами.

– Я не могу говорить за Исаака, – говорит она. – Я бы не осмелилась предполагать. Хотя мне это кажется естественным. Послушай, все знают, что мы с твоим отцом во многом не сходимся во мнениях. Возможно, он рассказывал вам о наших бесконечных спорах, которые мы с ним вели еще до вашего рождения. Мы честно пытались работать вместе, но потом поняли, что наши ценности и методологии полностью не совпадают. И тогда мы согласились не искать согласия. Я не знаю, что он хочет для вас, но меня всегда выводят из себя именно его поступки.

Она замолкает, задумывается. Я смотрю, как она спокойно вычерчивает круги чашкой – круги маленькие, движения энергичные, – чтобы остудить чай.

– Ты не против, если я скажу откровенно? – спрашивает она.

Я делаю приглашающий жест рукой.

– Твой отец – отсталый человек. Возможно, тебе тяжело это слышать, но это правда. Я смотрю вперед. Он смотрит назад. В этом причина, почему ты – человек, Хаджи. У нас жестокая война с Черной напастью, а Исаак хочет, чтобы дети, прости меня, генетически были полностью людьми. Сейчас мы можем создавать новое, улучшенное завтра, а он хочет все вернуть в прошлое. Нет никакой причины к тому, чтобы ты не был таким же сильным и здоровым, как мои девочки. Твоей сестре незачем было умирать. С нормальной иммунной системой Гесса была бы сейчас с нами. Человек цепляется за прошлое, когда хочет спрятаться, а это дорогая ошибка. И, по всему видно, ты, Хаджи, как раз часть той платы. Прости меня.