Что мы пожираем - Линси Миллер Страница 38

– Нельзя, чтобы суверен оставалась сувереном, – прошептала я.

В зарешеченном окне мелькнул свет, и я подпрыгнула.

– Мы никогда не сможем принести жертву, которой хватит, чтобы полностью уничтожить Дверь, да? – сказала я вслух.

Мой грехотворец залился трелью. Казалось, его ликование отдавалось у меня в ушах целую вечность.

Когда я снова встала, была уже ночь. Шаги эхом отдавались в коридоре.

– Ей плевать. И пэрам плевать, если большая часть населения страны погибнет – лишь бы им самим жилось хорошо, – я опустила пальцы в чашу с красной грязью. Она прилипла к моей коже, как кровь, и застыла там, где суверен вонзила в меня нож. – Надеюсь, что тебя создали Грешные. Их можно убить.

– Я злюсь, – послышался голос. Карлоу была так же язвительна, как и всегда. – Я бы высмеяла тебя, но обе мы знаем, почему ты это делаешь. Мы идем к Двери.

Послышалось тихое царапанье, как будто она положила руку на дверь.

– В меня вонзили кинжал, – пробормотала я. – Почему ты в плохом настроении?

– Раньше тебе было плевать. Ты же знаешь, что мы можем уничтожить Дверь.

Я накинула пальто Джулиана, схватила лампу и открыла дверь, едва заметив Карлоу, которая топала к дальнему концу коридора.

– Но получится ли у нас? – спросила я.

Она издала смешок, больше похожий на всхлип.

– Если бы я знала.

Я вышла за ней на улицу. Было уже поздно, полумесяц нависал над нами, как прищуренный глаз. Ветви деревьев шелестели надо мной на ветру и стонали, когда я проходила мимо. Даже земля устала, и я потерла глаза внутренней стороной рукава, глядя на размытое белое пальто Карлоу, мчащейся по извилистой дорожке через сады. Эта дорога была длиннее моего обычного маршрута. Я провела рукой по дереву, мой ноготь зацепился об кору и сломался.

Я зашипела.

– Я бы высмеяла тебя, но…

Карлоу снова рассмеялась и исчезла за поворотом.

Я засунула руки в карманы.

– Черт.

Мне в руку вонзилось что-то острое.

Я остановилась, вывернув содержимое карманов на землю, и уставилась на лежащий передо мной бутон голубой розы, испачканный кровью. Я подняла его, снова уколола палец о стебель, и на грязи появились капельки крови. Она растекалась, как вода по камням. Я замерла.

С маленьких шипов капала кровь, но она не падала на землю рядом со мной.

– Карлоу? – позвала я.

Ее смех странным эхом разнесся по саду.

Я прижала пальцы к земле, и мои костяшки хрустнули об пол. Грязи не было, только холодный, твердый камень, который я не могла видеть.

Прикосновение было единственным чувством, которое Дверь не могла воспроизвести.

– Куда ты меня ведешь? – прошептала я, зажмурившись.

– К Двери, – произнесло существо, которое не было Франциской Карлоу.

Я подняла голову.

Я была в незнакомом коридоре. Здесь не было окон, в помещении царила темнота. Единственным источником света был маленький круг мерцающего света, исходящего от моей масляной лампы. Пламя вспыхивало от моего панического дыхания. Мой благотворец обволакивал мой затылок, кожу покалывало. Я подняла лампу и посмотрела вверх.

Пара красных, как у Карлоу, глаз моргнула и исчезла.

Я отползла назад. Мои руки ударились о дверь, пальцы заскребли по дереву. Мое сердце билось слишком быстро, оно стучало так громко, что это было все, что я могла слышать, и я не могла оторвать глаз от угла. Это была не Карлоу. Это была Дверь.

«Я злюсь» – с этой фразы начинался ее разговор с Криком. И весь наш разговор был не чем иным, как словами, которые она произнесла на днях, но сказанными в другом порядке.

Я застонала, нащупала дверь за своей спиной и попыталась ее открыть. На стене надо мной висела потухшая лампа. Я подняла руку.

«Пожалуйста, зажги свет. Возьми самую маленькую жертву, которая тебе для этого понадобится».

Мой благотворец скользнул по моей руке, его несчастье горечью отдалось у меня во рту.

– Помни, кто тебя кормит, – прошептала я. – Я не смогу этого делать, если сегодня ночью Дверь меня убьет.

Лампа загорелась. Я увидела на полу россыпь следов красной грязи. Она вела за угол.

Дверь позади меня со скрипом открылась. Чья-то рука обвилась вокруг моей талии, а другая закрыла мне рот. Мои творцы оторвались от меня, готовые к бою. Я сильно укусила напавшего на меня за руку.

Он зашипел от боли.

– Это я. – Голос наследника дрогнул. – Алистер. Перестань кричать, или придут охранники, и моя мать узнает, – он убрал руку от моего рта, но не отпустил меня.

Я сглотнула, вкус его кожи застрял у меня в горле. Он вытер руку о брюки.

– Смотри, – прошептал он.

Его рука исчезла, а на носу у меня появились красные очки. Следы, ведущие к Двери, были такими же, как и красные гранулы, которые я пытался уничтожить. Они корчились, как будто были живыми. Я подняла очки. На полу были самые обычные следы. Я снова опустила очки, подняла голубую розу и прижала ее к груди.

– Что бы было, если бы я последовала за этим существом до самой Двери? – спросила я.

– Мои очки никогда не лгут, – сказал он. Он потащил меня по коридорам обратно к моей комнате, положив одну руку мне на талию. – Оно заставило бы тебя открыть Дверь. Что случилось?

То есть его очки показывают не только грехотворцев, но и Грешных.

– Оно выглядело и говорило как Карлоу и я подумала, что оно ведет меня в лабораторию. Она сказала, что мы можем уничтожить Дверь, – я оглянулась через плечо. Грехотворец наследника тенью обволакивал наши плечи. – Я думала, что нахожусь снаружи, но… – Я взглянула на голубую розу в своих руках. Бутон был едва раскрыт, но это, несомненно, была роза. Я открыла ее. Она была голубой, как анютины глазки.

– Ты заметила, что все было неправильно, – сказал наследник.

Я кивнула.

– Земля была не такой, как нужно.

Крик вырастил голубую розу. Он смог снять свое проклятье.

– Дверь хочет, чтобы ее открыли, и теперь она знает тебя, – он крепче сжал меня. – Как только ты вернешься в свою комнату, запри дверь и не выходи, пока я не зайду за тобой.

Мы выскочили на улицу, и я подняла голову. На небе ярко сияла полная луна. Ее лик взирал на нас сверху вниз. Наследник чуть ослабил хватку на моей талии. Стоя босыми ногами на холодной земле, я чувствовала, как проясняются мои мысли. Я отстранилась от наследника и посмотрела на него.

Он все еще был одет. На нем не было шинели и галстука. Его белоснежная рубашка была в пятнах чернил и крови, воротник был расстегнут, а рукава закатаны до локтей. Вместо ботинок на нем были черные бархатные домашние туфли.