Город Перестановок - Грег Иган Страница 37

Кейт помогла Хоторну перестроить его квартиру, превратив её из бетонной коробки в стиле фотореализма в систему ощущений, которые могли быть стабильными или откликаться на его настроение в той степени, в какой он пожелает. Однажды перед сном он завернулся во всю структуру, как в спальный мешок, сжав и размягчив её: кухня окутала его голову, а остальные комнаты покрыли тело. Он менял топологию так, что каждое окно выходило в другое окно, каждая стена примыкала к другой стене, и всё в целом было замкнуто на себя во всех направлениях; конечное, но не имеющее границ, – вселенная и символ материнской утробы одновременно.

Кейт познакомила его и с интерактивными философскими пьесами Даниэля Лебега: «Очевидец», «Здравомыслящий» (переработка «Генриха IV» Пиранделло) и, конечно, «Народ Солипсистов». Хоторн примерил на себя роль Джона Беккета, Копии поневоле, одержимой идеей не отстать от внешнего мира и становящейся в конце в буквальном смысле целым обществом и культурой. Пьеса сыграла для Хоторна именно эту роль – программа, которой она была оснащена, предназначалась в равной мере для Копий и посетителей, работала не через нейрореконструкцию, а на уровне ощущений и метафор. Идеи Лебега зачаровывали, но внятностью не отличались, и даже он сам ни разу не попытался воплотить их в жизнь, насколько было известно. Он исчез в 2036-м: стал затворником, соскочил или временно остановил себя – никто не мог сказать точно. Его ученики сочиняли манифесты и чувственные ряды для виртуальных утопий; однако на широко распространённом жаргоне принадлежать к «Народу Солипсистов» значило перестать обращать внимание на внешний мир.

Через три субъективных недели – почти четыре года в реальном времени, – после своего возрождения Хоторн сошёл с этой развесёлой карусели на достаточно долгий срок, чтобы познакомиться с новостями извне. Ничего особенно драматичного или неожиданного в сводках событий не было – ни шокирующих политических потрясений, ни ошеломительных технологических прорывов; гражданских войн и голодоморов не меньше и не больше, чем в прошлом. Заголовки сюжетов Би-би-си на текущий день гласили: «Пятьсот погибших от урагана на юго-востоке Англии»; «Европейская Федерация урезала квоту приёма экологических беженцев на сорок процентов»; «В ходе торговой войны из-за тарифов на продукты биотехнологии корейские инвесторы исполнили свою угрозу и наложили эмбарго на правительственные бонды США»; «Коммунальные предприятия начали отключать федеральные правительственные здания от воды, электричества и коммуникаций». В целом, несмотря на мелкие детали, всё казалось знакомым, как фирменный готовый завтрак: та же консистенция, тот же вкус, какие запомнились ему и четыре года, и восемь лет назад. Не сводя глаз с терминала перед собой, привлечённый до странности умиротворяющими обобщенными образами, он ощущал, как три недели танцующих саксофонов и обитаемых картин отступают и становятся незначительными, словно они были лишь ярким сном. Или по крайней мере чем-то, идущим по другому каналу, чем-то таким, что нельзя перепутать с новостями.

Кейт сказала:

– Знаешь, ты ведь можешь сидеть здесь всегда и смотреть это вечно, если хочешь именно этого. Есть Копии, мы называем их Свидетелями, которые специализируются на превращении себя в… системы; они ничем не заняты, кроме просмотра новостей – настолько подробного, насколько допускает замедление. Ни тел, ни усталости – их ничто не отвлекает. Наблюдатели в чистом виде: смотрят, как разворачивается история.

– Этого я не хочу.

Он, однако, не сводил глаз с экрана. Непонятно, почему Хоторн вдруг заплакал, тихо и скорбно, оплакивая нечто, чего не смог бы назвать. Не мир, который описывали новостные системы, – он никогда не жил в этом месте. Не людей, присылавших ему свои прощальные записи; они были полезны в своё время, но теперь для него уже ничего не значили.

– Но?

– Но наружный мир для меня всё ещё нечто реальное, даже если я не могу больше быть его частью. Плоть и кровь. Твёрдая почва. Настоящий солнечный свет. Это по-прежнему единственный мир, который важен. Я не могу притворяться, что не знаю этого. Всё здесь – просто прекрасная, ничего не значащая выдумка.

В том числе и ты. В том числе и я.

– Ты можешь это изменить, – сказала Кейт.

– Что изменить? Виртуальная реальность есть виртуальная реальность. Я не могу превратить её в нечто другое.

– Ты можешь изменить свой взгляд, своё отношение. Перестать считать здешний опыт «недостаточно реальным».

– Это легче сказать, чем сделать.

– Вовсе нет.

Кейт вызвала панель управления и показала Хоторну программу, которой он мог воспользоваться, чтобы проанализировать собственную модель мозга, выявить свои сомнения и опасения по поводу перспективы повернуться к миру спиной – и удалить их.

– Лоботомия по принципу «сделай сам».

– Ничего подобного. «Физически» ничего не удаляется. Программа методом проб и ошибок производит настройку синаптических связей, пока не находит минимальное воздействие, дающее желаемый эффект. Попутно она создаёт, опробует и стирает несколько миллиардов недолговечных упрощённых версий твоего мозга, но об этом можешь не беспокоиться.

– А ты сама это пробовала?

Кейт засмеялась.

– Да. Из любопытства. Но она не нашла во мне ничего, что можно изменить. Я уже приняла решение. Ещё снаружи я знала, что хочу именно этого.

– Так, значит… я нажимаю кнопку, и здесь сидит уже кто-то другой? Синтетический удовлетворённый клиент быстрого приготовления? Просто аннигилирую себя, и всё?

– Это же ты – парень, который прыгнул с обрыва?

– Нет. Я как раз тот, который этого не делал.

– Ты себя не аннигилируешь. Просто меняешь то, что необходимо. И всё равно будешь называть себя Дэвидом Хоторном. Чего ещё желать? Чего ещё ты бы мог добиться?

Они говорили об этом несколько часов, обсуждая философские и этические тонкости и различия между «естественным» приятием ситуации и внедрением в себя этого приятия. Однако, в конечном счёте, когда Хоторн решился, это показалось ему частью того же сна, очередной ничего не значащей выдумкой. В этом смысле представления старого Дэвида Хоторна были верны, хоть он и уничтожил их, перепаяв собственную схему.

В одном отношении Кейт ошиблась. Несмотря на то что воспоминания сохранили идеальную непрерывность, он ощутил потребность отметить своё преображение и избрал себе новое имя, необычное и односложное, взяв его с потолка.

«Минимальное воздействие»? Возможно, если бы он не стал в конце концов столь радикальным сторонником Народа Солипсистов, для его убеждения потребовалось бы куда более сильное искажение личности: несколько лихих взмахов ножа, превращающих круг в квадрат, а не тысяча мелких надрезиков.

Однако первое вмешательство проложило дорогу многим последующим – длинной серии управляемых им самим изменений. Пиру (как он звался теперь по собственному выбору) не хватало терпения, чтобы сносить ностальгию или сентиментальность; если какая-то часть личности его раздражала, он тут же её вычёркивал. Некоторые качества, по-видимому, сгинули навсегда: целая орда мелких проявлений зависти и тщеславия, крошечных опасений, бессмысленных пристрастий, склонность к неоправданной депрессии и чувству вины. Другие то появлялись, то исчезали. Пир приобрёл, удалил и восстановил множество разных талантов, предрасположенностей и побуждений: жажду знаний, любовь к искусству, стремление к интересным переживаниям. За несколько субъективных дней он мог превратиться из аскетичного исследователя шумерской мифологии в гедониста-гурмана, занятого лишь приготовлением и потреблением роскошных виртуальных пиршеств, а потом – в приученного к самодисциплине адепта карате школы Сётокан.