Левая рука Бога - Алексей Олейников Страница 37

– Проедем уже вчера, наступило сегодня, – буркнул Денис. – Чего все возбудились? Спичку брось, бахнет.

– На Улиту глянь.

Денис уставился на худую спину Улиты Козак. Всегда сидит сгорбившись.

Девушка перебросила косу через плечо – тугую, плотную, сверкающую в солнечном свете. Оглянулась.

Ярцева как током ударило. Глаза у Улиты были бездонные, яркие, серо-голубые. Он будто впервые увидел ее стройное, овальное лицо, высокие скулы, узкий, но идеально правильный нос. Улыбка – быстрая, как молния, светлая и чистая.

Улита отвернулась, склонилась к соседу. Беззвучно засмеялась. Денис молчал.

– Что, прошибло? – сочувственно спросила Катя.

– Не то слово, – сказал Денис. – С ней… Она изменилась.

– Преобразилась, – заметила Катя. – Подменили эльфы Козак, не иначе.

Денис покосился на Локотькову. Иногда Катерину Федоровну заносило на поворотах ее многознания.

– Но это все присказка, сказка впереди, – продолжала Катя. – Ты видишь, кто с ней рядом сидит?

Денис нахмурился.

– Рядом же Артем сидел. А сейчас Веселовский? Федя Веселовский?!

– Ага, – довольно сказала Катя. – На первом уроке сел. Артема отправил в почетную ссылку, а сам его место занял. Чем он, интересно, думал? Наверное, тем же, чем вы все, ребята, думаете, когда видите красивую девушку.

– Вот дела, – пробормотал Денис. – Ладно, Улита поменялась. Может, в избу красоты сходила, черт ее знает…

– Не, так люди не меняются, – сказала Катя. – У нее папа – настоятель храма Михаила Архистратига на Видова. Дома трое малых, каждую копейку считают. Какая изба красоты?

– Да ладно, – засомневался Денис.

– Это у вас в Москве батюшки на «Небесных драконах» рассекают. А храм Михаила на отшибе, приход там маленький, особо не разгуляешься. Да и потом, отец Сергий такой, знаешь, ревностный. Может, от этого и бедный. Он бы Улите никогда украшательство бы не оплатил.

Денис взглянул на Улиту. Федя сидел близко. Слишком близко, склонился к ней, что-то рисовал в светоплате, тихо смеялся.

Жарко в классе. Шевелева белее мела, с прямой спиной, не сводит глаз с Веселовского. Девочки молчат, только быстро-быстро перебирают пальцами по светоплатам, и Денис догадывался, какая числовая буря бушует сейчас в закрытых облаках. Невидимые глазу Марфы молнии ежесекундно вонзались в спину Улиты, беззвучный шепот превращался в ураган, вминающий в пол ее сверкающие волосы, голубые глаза, тонкие руки с белыми пальцами, которых хочется касаться губами…

Денис встряхнулся.

Все ребята в классе: Аслан, Артем, Федя… – все не сводили глаз с Улиты.

– Совсем Федя обалдел, – сказал он.

– Я бы назвала это самоубийством, – заметила Локотькова. – Причем на людях. Боюсь, не дотянет до вечера.

– Ярцев, Локотькова, надеюсь, вы проводите сравнительное изучение сказаний народов мира? – спросила Марфа Александровна звучно. В голосе меж тем сквозило – «я вас вижу насквозь, лентяи вы и бездельники».

– Ага, – Локотькова склонилась над светоплатом, открыла урок. – Вот как раз о… Медее беседовали. Об аргонавтах.

– И что же ты думаешь о Медее, Катерина?

– Ужасная история, – прочувствованно сказала девушка. – Хочешь мстить мужчине – мсти ради бога, но дети, дети-то причем? Сама предала отца, сама помогла Ясону, а потом на него же и свалила всю вину.

– Медея… – Марфа Александровна оперлась на стул, посмотрела в окно. В лице ее отобразилась некоторая мечтательность. – Грустная история, правда? Колдунья, красавица… Она полюбила Ясона и поэтому помогла ему украсть золотое руно. Усыпила змея, который его охранял. Но она была царевна. Гордая, сильная, смелая…

Марфа Александровна прошлась по классу, встала рядом с Шевелевой.

Оперлась о парту.

Маша чуть вздрогнула.

– Медея была волшебницей, – звучно продолжила Марфа. – Могучей волшебницей. Но она любила Ясона так сильно, что предала собственного отца. Она пожертвовала всем ради него, а он ее не любил. Да, Катя, ты права, это грустная история.

– Когда уже эти греки с их мифами кончатся, – шепнула Локотькова.

– Я думал, тебе все в словесности нравится, – покосился Денис.

– Вот еще, – фыркнула Катя. – Я греков не люблю. Скандинавов люблю. Старшая Эдда, младшая Эдда, нибелунги. Это впереди будет, могу поделиться…

– Локотькова…

– Мы о Медее, Марфа Александровна.

– Не сомневаюсь.

Классная вернулась к доске, взяла светоплат. Коснулась пальцечуйной пластины, по ученическим «таблеткам» веером разлетелось домашнее задание.

Звонок пролетел по коридорам. В гимнасии они были музыкальными, с утра государственная песнь, «союз нерушимый народов свободных», а потом подборка школьных песен всех времен. На этот раз «Крылатые качели». Денис ненавидел эти чертовы «Качели», а в классе их было слышно чуть тише, так что он задержался, сделал вид, что завозился со светоплатом.

Локотькова упорхнула, следующим уроком была химия, надо было топать в лабораторию. Ярцев нехотя поднялся, пошел по опустелому классу. Улита, в сопровождении парней – всех парней, но ближе всех Федя Веселовский, уже вышла.

У стола Марфы была одна лишь Маша Шевелева – белая, как лед, но не от волнения, от бешенства, каким-то чутьем угадал Ярцев. Черные волосы чернее смолы, миниатюрная, стройная, злая, как оса. Она что-то тихо спрашивала у классной.

– …Что ты имеешь в виду? – удивилась Марфа.

– Почему детей? – сказала Мария. – Почему детей, а не Ясона?

Классная задумалась, Денис задержался в дверях. Вот уж чего не ожидал. Меньше всего Шевелеву сейчас должны занимать какие-то сказки.

– Понимаешь, они были его будущим, его продолжением, – сказала Марфа Александровна, когда Ярцев уже вышел. – Она не могла отнять у него царство или руно, и смерть Ясона была слишком малой платой за его предательство. Она ударила по самому дорогому, что у него было – по его будущему. Он не любил ее, но любил детей. Убить она могла только через те чувства, которые были в нем живыми. А живой была только его любовь к детям.

Мария кивнула, словно соглашаясь со своими мыслями, попрощалась и вышла. Классная проводила ее рассеянным взглядом, включила светоплат. Надо было заполнить грамоту о проведении урока, указать скорость освоения учениками текущего задания, расчертить пару лубков распределения знаний по уровням и набросать расклад личностного взаимодействия в классе – Александра Ивановна, их душевед, просила. К концу года надо будет сдавать общешкольную душеведческую парсуну. Едва ли ей хватит перемены.

* * *

Сенокосов проснулся от звонка. Посмотрел на часы, чертыхнулся. Сел, растирая лицо руками. Всего-то задремал на диванчике на полчаса, а провалялся два с половиной. И почему Паша его не разбудил?