Побег на рывок. Книга 1. Клинки Ойкумены - Генри Лайон Олди Страница 36

– Но мы же… Мы – коллант!

– Мы – коллант. Вы – нет.

– Вы с ней справитесь?

– Нет.

Диего оглянулся на скаку. Туча висела у них на загривке. Не уйдем, понял он, холодея. Карни, дитя мое… Куда я тебя втравил, старый дурак?! Прости, если сможешь… Побег на рывок, говаривал Мигель Ибарра, знаток жаргона каторжан. Бегство с этапа, на глазах у конвоиров, без расчета, надеясь на слепой фарт. Обычно это кончалось псами, рвущими беглецов, и тяжелыми сапогами охраны. Случалось, что и виселицей. Вся моя жизнь, сказал себе маэстро, побег на рывок. Из дому в армию, из строгих анахоретов – в любовники юных аристократок, из ревнителей чести – в попрошайки. С булыжника Эскалоны – в космос, черт бы его побрал со всеми гнедыми жеребцами и прыткими тучами…

Побег на рывок, и конвой близко.

– В круг! Занять оборону!

Живчик тоже понял, что бегство бесполезно. Уважаю, подумал маэстро, извлекая из ножен рапиру. Сам он на месте командира поступил бы так же, встретив врага лицом к лицу.

– Карни! Держись рядом со мной…

– Вы двое – внутрь круга.

– Я…

– Без разговоров! Быстрее!

– Я солдат!

– В круг, твою декурию! Выполнять!

Кольцо сомкнулось, отрезая эскалонцев от тучи, которую мар Фриш назвал флуктуацией. В седлах остались только Диего с доньей Энкарной, все прочие спешились. Сверкнули клинки: коллант изготовился к бою. Меньше всего это напоминало сражение в космосе, как его рисовало воображение маэстро; скорее уж заварушка на Дровяном бастионе. Живчик встал боком, держа короткий меч над верхним краем щита, острием вперед. Рыжий толстяк занес для удара тяжеленный бердыш. В руках чернокожего вудуна тусклыми полукружьями вертелась, словно приплясывая от нетерпения, пара серпов. Инопланетник в полотняной робе размотал веревку, служившую ему поясом, и та превратилась в огненный бич – с таким обычно изображают демона Фузгота. Мар Фриш извлек из чехла странное приспособление, более всего похожее на многозвенный цеп. Звенья цепа мерцали синим электрическим светом. Трехлезвийный меч-плеть у брамайни, глефа у второй женщины-коллантария…

Даже у Карни обнаружилась сабля! Маэстро прекрасно помнил эту, черт ее дери, саблю – с ней донья Энкарна намеревалась репетировать «Девицу-гусара», презирая изящную дуэльную шпажку. Господи! Спаси и сохрани! Не дай девчонке отхватить себе ногу первым же взмахом! Господи, оглянись…

Адский хохот был ответом на молитву Диего. Воздух наполнился гудением, мерзкой вибрацией. Звук рос, ширился, от него болели зубы. Туча скользнула к земле, как зверь, изготовившийся к прыжку, вздыбилась курчавым, будто руно черной овцы, гребнем. Королева волн, разогнавшись на скалистых рифах, накатывала на берег…

И обрушилась на людей!

Упала ночь средь белого дня. Мир потемнел, ослеп от мириадов крылатых насекомых. Гул превратился в оглушительный писк. Он терзал уши, сотней раскаленных игл проникал в мозг сквозь кости черепа. Такой рой гнуса не привиделся бы Диего и в кошмарном сне.

Уж лучше бы их атаковал эскадрон имперских уланов.

Крича, как безумный, Пераль завертел рапирой. Гнедой плясал под маэстро: возбуждение седока передалось животному, и без того страдающему от укусов. Мерцающий круг, вихрь из металла бушевал над головой жеребца. Лезвие на лету рассекало звенящие стаи кровососов, крест-накрест полосовало дрянную кисею, каким-то чудом не задевая коллантариев. Но что могла сделать рапира мелким тварям, хрупким, легчайшим вампирам? В лучшем случае, отшвырнуть в сторону. Сотни москитов, или как там они звались в сатанинском реестре, упомянутом Фришем, прорывались к маэстро, впивались в лицо, шею, пронзали жалами тонкую ткань штанов. Свободной рукой Диего остервенело лупил наотмашь, отвешивая самому себе пощечины и оплеухи. Славное представление, хрипел он. Публика животики бы надорвала! Жаль, зрителей нет. Или хорошо, что нет? Все, кто есть, на сцене: участники космического фарса. К черту рапиру! Почему я не надел плащ?! Эти гады сожрут нас заживо…

Коллантарии воевали, кто во что горазд. У гематра плащ имелся, и мар Фриш с бешенством, несвойственным его расе, отмахивался им, швырнув бесполезный цеп поперек седла. Брамайни превратилась в огромную лиловую бабочку. Шелк, служивший ей одеждой, вихрем крутился вокруг пляшущей женщины. В просветах мелькало нагое тело: до стыда ли, когда заедают насмерть! Помпилианца с грехом пополам спасали доспех и щит. Щитом живчик орудовал, словно тучная сеньора – веером в летний зной. Откуда и силы взялись?

Остальным приходилось туго.

…Карни!

Диего обернулся. Рука с рапирой замерла на полувзмахе. Донья Энкарна сидела в седле без движения, все ее тело толстым слоем покрывал гнус. Бурая масса, очертаниями копирующая человека, верней, глиняного истукана, отвратительно шевелилась. Кобылица девушки также превратилась в статую: шок сковал и человека, и лошадь. А может, здесь, в адских пределах, где дьявол измышляет самые остроумные свои шутки, животные были частью всадников, воплощенным полетом сквозь дичь и бред.

– Карни!!!

Гнус набился в рот, Диего закашлялся. Не обращая внимания на бесчисленные укусы, он бросил коня вперед. «Карни жива! Я успею!» – твердил он, как припадочный, но видел другое, ненавидя себя за это. Воображение предало хозяина, живописуя трагедию. Вот маэстро сгребает с девушки покров гнуса, пачкая ладони в крови – и донья Энкарна, легче перышка, валится наземь: мертвей мертвой, высосанная насухо ордой подлых кровопийц…

– Нет!!!

Гнедой едва двигался. Так в грезах, навеянных болотной лихорадкой, бежишь от преследователя на ватных ногах. Воздух становится водой, овсяной кашей, смолой, густеющей с каждым шагом. Быстрее! Ну быстрее же! Быстрее не получалось. Время и пространство восстали против Диего Пераля. Маэстро плохо понимал, что язвит его, побуждая рваться к Карни. Любовь? Жала комарья? Шпоры, которые он вонзает не в бока гнедого, а в собственную проклятую душу? Мутилось сознание, реальность двоилась, плыла. За степью, близким лесом, беснующимися коллантариями, из-за дочери маркиза де Кастельбро, погребенной под омерзительным курганом, проступало иное. В пустоте Космоса, что не была пустотой, в пространстве, имевшем больше измерений, чем привыкли считать люди, судорожно пульсируя, висело яйцо, сотканное из света. В яйце колыхался десяток зародышей – десять сияющих узлов, десять перекрестий силовых жил, которые сетью оплели поверхность яйца и углубились в сердцевину.

Коллант.

А вокруг яйца, бесчисленными оболочками из звездного перламутра, дрожа и волнуясь, колыхалось нечто. Флуктуация: живая? мертвая? Ни то, ни другое?! Нечто тянуло к яйцу бесплотные руки: щупальца волнового спрута, квантовые хоботы. Один хобот уже присосался к трепещущему зародышу – от узла в ненасытную утробу летели стайки исчезающе малых искорок, по дороге меняя цвет. Аквамарин, изумруд, охра, киноварь. Нечто глотало, довольно отрыгивая: киноварь, охра…