Шеломянь - Олег Аксеничев Страница 33

Огонь был воистину чист. Останки Кобяка истлели настолько, что смрад разложения не смог пробиться через благоуханный березовый дух погребального костра.

Кончак спешился и склонился в поклоне перед покидавшим наш мир ханом Кобяком.

– Доброй охоты в свите Тэнгри, – пожелал Кончак тому, кто был при жизни ему то союзником, то соперником. – Доброй охоты и сладкой мести!

– Могущества и удачи! – добавил Ольстин Олексич, подражая Кончаку.

– Тэнгри больше не забудет своего верного слугу, – заметил Кончак, снова усаживаясь на коня. – Достаточно и одной ошибки Бога.

Ольстин Олексич, христианин в третьем поколении, недоуменно покосился на хана. О какой ошибке Бога идет речь? И как человек может осмелиться критиковать высшие по отношению к нему силы?

– Тэнгри на время забыл о Кобяке, – пояснил Кончак, отвечая на безмолвные вопросы посла. – И из-за этого хан попал в плен и был предательски убит. Бог однажды ошибся, и теперь Кобяк будет окружен в мире духов особым вниманием.

– Бог может ошибаться? – решился переспросить Ольстин Олексич.

– Конечно, – ответил Кончак, с некоторым недоумением глядя на черниговца. – Разве прав был ваш Бог, сотворив жизнь, а затем попытавшись убить ее в водах всемирного потопа? Где-то здесь ошибка: или в сотворении мира, или в попытке его уничтожения.

Кончак не ждал ответа, успев убедиться на опыте, что среди христиан на религиозные темы любят поговорить только священнослужители, да и то не все. Хан развернул коня и поскакал в сторону видневшихся на фоне пепельного неба обледеневших стен Шарукани. Телохранители отправились за ним, и никто не удосужился пригласить следом черниговского посла.

Неужели и так не понятно, что нельзя вести переговоры на кладбище?

* * *

Побывавшему несколько лет назад в Константинополе Ольстину Олексичу дом Кончака в Шарукани напомнил загородные виллы знатных византийских патрикиев. Те же беленые стены с небольшими окошками, сонно выглядывающими из-под карнизов, открытые веранды, условно огражденные коваными решетками, даже красная черепица на покатых склонах крыши такая же. Только скрывавший детали снег показывал, что черниговец прибыл на переговоры не к ромеям, а к половецкому хану.

Византийская хитрость вошла в поговорки, но Ольстин Олексич предпочел бы терпеть змеиные улыбки ромейских вельмож, чем угождать степной прямоте хана Кончака.

Представляете, как сложно лгать, когда собеседник честен?

Но инструкции Ярослава Черниговского были точны и подробны, и Ольстин Олексич обязан был отработать все милости, которыми осыпал его хозяин.

Кончак пригласил черниговского боярина во внутренние покои своего дворца. Обычно приемы проводились в центральной зале, подражавшей в убранстве знаменитой Золотой Палате византийских басилевсов. Но для Ольстина Олексича было сделано исключение, Кончак собирался разговаривать с ним в менее официальной обстановке, предполагавшей большее доверие.

А может, он просто хотел помочь черниговскому боярину говорить не по лжи?

– Что ж, боярин, – сказал Кончак, жестом приглашая Ольстина Олексича присоединяться к трапезе, собранной молчаливыми слугами по-ромейски, на низком инкрустированном столе. – Говори, с чем тебя прислал Ярослав Черниговский.

Ольстин Олексич не первый год работал с половцами, но никак не мог привыкнуть к тому, что переговоры с ними начинались без долгих вступлений и недомолвок, как вошло в обычай в Константинополе.

– Как христианин, – осторожно начал ковуй, – князь Ярослав Всеволодич осуждает месть. Но, как мужчина и воин, он понимает твои чувства, хан… В Чернигове тоже много недовольных тем, как в Киеве поступили с плененным Кобяком, считая подобное уроном княжеской чести всего рода Рюриковичей. Особо печально, что клеймо бесчестия коснулось Ольговича, да еще старшего в роду.

Кончак молча слушал боярина, понимая, что гладко текущая речь была заготовлена еще в Чернигове и каждое слово в ней тщательно продумано и взвешено.

– Князь Ярослав, – продолжал Ольстин Олексич, – не может открыто выступить против брата и старшего князя. Надеюсь, что хан понимает это…

– Разумеется, – подтвердил Кончак.

– Но Ярослав не считает возможным препятствовать той каре, которой половцы считают нужным подвергнуть Киев. Наши сторожи получили приказ на время ослепнуть, половецкое войско может пройти в виду наших границ, не провожаемое дымами сигнальных костров.

Ольстин Олексич говорил бесстрастно, а Кончак представлял, как в черниговских хоромах князь Ярослав Всеволодич протягивает боярину лист пергамена, требуя выучить текст и донести его до хана без искажений. Уж больно неживыми были слова, сказанные ковуем.

– Господь рассудит, кто прав, – сказал Ольстин Олексич. – Князь черниговский не смеет препятствовать промыслу Божьему и будет молиться о милости к враждующим.

– Кто речь писал? – спросил, улыбнувшись, Кончак.

– Какую речь? – растерялся черниговец, не ожидавший подобного вопроса.

– Тобой сказанную, – уточнил хан, не забывая потчевать гостя и пододвигая ближе к нему блюда со снедью.

Ольстин Олексич хохотнул.

– Не понравилось?

– Отчего же? Понравилось. Красиво.

– Благодарю. Князь Ярослав будет доволен похвалой, – сказал Ольстин Олексич, попробовав антиохийское вино из серебряного кубка.

– Очень красиво, – уточнил Кончак. – Только верить в это не хочется.

Ольстин Олексич вскинул голову. На его лице мышцы на мгновение окаменели.

– Не беспокойся, боярин, – сказал Кончак. – Я знаю, что ты приехал с добром. Иначе никогда тебе не позволили бы проводить хана Кобяка в путь, ведущий в мир духов. Только вижу я, что на Руси все больше растекается яд, источаемый Византией. Ты, боярин, говорил по писаному, с пергамена, а Степь ценит, когда речь идет изнутри, от духа. Слова обдуманные не внушают доверия, правда не нуждается в осторожности.

– А это не написано ли заранее? – прищурился боярин.

– Написано, – ответил Кончак, наливая из амфоры сдобренное пряностями густое антиохийское. – Древним мудрецом из Срединной Империи.

– Вопрос можно? – поинтересовался Ольстин Олексич, и даже интонация его изменилась. Боярин вышел из роли посла и собирался провести завершение разговора просто как светский человек.

– Конечно.

Кончаку не требовалось менять маску, поскольку ее просто не было. В византийской дипломатии, которой учились на Руси, честность считалась слабостью, но половецкий хан обратил кажущийся недостаток в его противоположность. Лучший способ вызвать неуверенность у того, с кем ведешь переговоры, – заставить его нервничать; предположить, что у тебя есть петух в рукаве, способный неожиданно клюнуть в темечко. А что есть честность на переговорах, если не глупость? Верх коварства, наверное…