Волчья звезда - Мария Галина Страница 32

— Жаль. Эта такая красивая.

— Раньше ее называли в честь богини любви и красоты, — кивнул он, — но и Сириус считался славной звездой.

— Она почему-то похожа на серп. А все остальные — просто звезды.

Он удивился:

— Ты и вправду это видишь?

— А что тут такого? Когда небо чистое, вот как сейчас…

— Никогда не знаешь, чего от тебя ждать, — сказал он. — Иногда мне кажется…

Он замолчал, и потому я спросила:

— Что?

— Нет, — сказал он, — это я так…

— Там тоже кто-то живет, на этой звезде?

— Планете.

— Ну, планете.

Он сказал:

— Вроде, там раньше была исследовательская база. Но это было очень давно. Теперь — не знаю. Наверное нет.

— Когда люди туда прилетели, там было пусто?

Улисс удивился.

— Что значит — пусто?

— Ну, больше никто не жил? Какие-то свои, оседлые племена…

Он сказал:

— С тех пор, как люди начали странствовать по вселенной, они всегда искали других. Отчасти для этого они и пускались в свои странствия.

— Зачем? Зачем им понадобились чужаки?

— Должно быть, — сказал он, — если рассматривать все человечество как единое существо… единый организм… ему было очень одиноко. Иногда я думаю, что это инстинкт, неосознанное стремление найти кого-нибудь равного себе гнало их все дальше-Так волк рыщет по степи, чтобы найти себе пару…

— И нашли?

— Им так и не удалось никого отыскать, — сказал он, — иногда я думаю… может, они не так искали… не того ждали… может, не сумели распознать чего-то очень важного…

— Но, Улисс, если волк так и не находит себе пары…

— У него нет будущего, — сурово сказал он, — он умирает в одиночестве, вот и все.

Похоже, я тоже умру в одиночестве, точь в точь, как этот его волк.

Идти было нелегко, потому что земля тут была разрыта — кочевые порядком потоптались по ней, вывернув дерн; корни у здешних растений неглубокие. Мы все дальше отходили от моря, и почва постепенно понижалась, раздавленная трава пахла уже по-другому, сыростью.

Я сказала:

— Они, должно быть, решили, что стали очень сильны, раз отважились зайти так далеко — это богатые места, но простору для лошадей мало.

Места тут и верно, богатые — а дальше, в пределах дневного перехода, и того лучше. Мелководное, заболоченное устье реки кишит рыбой, а птицы кормятся тут зимой и летом; всегда есть, чем прокормиться; да, богатые места — настолько, что люди не отваживаются селиться большими Домами; слишком много сюда забредает вооруженных, голодных чужеземцев. Они ставят себе хижины на сваях глубоко в зарослях тростника, передвигаются на плотах и плоскодонных лодках, а то и по тропинкам, которые известны только им одним, ставят сети на рыбу, бьют дичь круглый год — разве что не в сезон гнездовий, пьют тухлую стоячую воду, маются костогрызом и желудком и мрут от лихорадки. Предметов тут никто никогда не находит — наверное, проржавели или сгнили, да и своего железа у них мало, и они охотно меняют его на битую птицу или на рыбу, которую они вялят на солнце. Но наши не часто имели с ними дело — жители реки люди скрытные, обычаи их нам неизвестны — а кто станет сходиться с чужаками?

Но пока до реки было еще далеко — несмотря на то, что к голосам кузнечиков присоединились отчаянные вопли лягушек, а в воздухе плясали столбы мошкары, и летучие мыши гонялись за ней на своих бесшумных крыльях.

Я сказала:

— Они пищат — слышите?

Улисс сказал:

— Нет.

Взрослые никогда не слышат.

Трава там, где ее не вытоптали копыта лошадей, была густая и высокая — мне она доставала до пояса; если что, подумала я, в ней будет удобно прятаться. И тут увидела, что неподалеку трава шевелится — в ней, приближаясь к нам, ползло что-то крупное, очень крупное.

Я сказала:

— Улисс!

Он устало отозвался:

— Что еще?

— Там кто-то есть.

Он повернул голову, приглядываясь, но я уже поняла, что видит он хуже, чем я. Потому не удивилась, когда он спросил шепотом:

— Человек или зверь?

— Не знаю.

Он нерешительно взвесил на руке свое странное оружие, потом сказал:

— Если мы выстрелим, мы можем выдать себя — будет яркая вспышка.

Я шепотом ответила:

— Лучше бы вы умели владеть ножом.

— Что тут может быть, такое большое? — так же тихо отозвался он. — Волк?

Но я уже не гадала — до меня донесся тихий стон; приглушенный, словно рот ползущего был забит землей.

— Человек.

Улисс, было, дернулся в том направлении, но я схватила его за локоть.

— Подождите.

Но степь была пуста. Кузнечики орали так, что в ушах звенело, столбы мошкары плясали над зарослями, никем не потревоженные. Я сказала:

— Ладно. Все тихо.

Он бесшумно скользнул в сторону, по-прежнему сжимая в руке оружие. Я немного подождала; тот, в траве, стих, видимо, услышав шаги, потом Улисс склонился над ним и приглушенно вскрикнул. Потом сказал:

— Выпь! Подойди сюда.

Я осторожно приблизилась — он сидел на корточках возле распростершейся на земле темной фигуры. Человек даже не пытался подняться, он лежал, уткнувшись лицом в траву, руки его скребли землю.

— Это ваш? — тихонько спросил Улисс. Я пригляделась — лица видно не было, но и так было понятно, что это чужой.

— Нет. Это не из нашего Дома. Но и не из кочевых — одет иначе. Должно быть, это кто-нибудь из пленных — они захватили много пленных.

— Ему удалось бежать, — задумчиво сказал Улисс. Тот, на земле, перестал стонать, и лишь тихо вздрагивал; мне было жаль его и немного — Улисса, потому что он все еще ничего не понимал.

— Ему удалось бежать, потому что никто за ним не следил, Улисс, — сказала я, — переверни его.

— Ему нужна помощь? — спросил Улисс. — Он ранен? Но у меня нет…

Я наклонилась и дотронулась до плеча лежавшего. Он вздрогнул и постарался поплотнее вжаться в землю, но не поднял головы.

Улисс сказал:

— Вам нечего бояться. Мы не причиним вам вреда. Мы… О, Господи!

Тот привстал на четвереньки и поднял голову — даже в сумерках было видно, что на бледном лице на месте глаз зияют провалы — спекшаяся корка крови, казавшаяся сейчас черной.

— Они ослепляют своих пленников, я же говорила.