Спектроскоп души - Эдвард Митчелл Страница 31

Другие примеры столь стремительного и блестящего продвижения трудно найти. Поступив на дипломатическую службу, он за несколько лет получил назначения в российские миссии в Вене, Лондоне и Париже. В двадцать пять лет за выдающиеся способности, проявленные в ходе ведения переговоров высочайшей важности и секретности с домом Габсбургов, был удостоен титула барона и стал любимцем Горчакова. Ему была предоставлена возможность в полной мере проявить свой гений в области дипломатии. В хорошо информированных кругах в Санкт-Петербурге поговаривают даже, что именно в мозгу юного барона Савича родились все основные идеи, которые определили курс России в решении проблем на Востоке. Они стали основой планирования военной кампании на Дунае и разработки операций, позволивших царским солдатам добиться победы и вместе с тем оставить не у дел Австрию и нейтрализовать могущественную Германию, а также помешать возмущению Англии вырасти до такой степени, чтобы она решилась на что-то большее, чем безвредные угрозы. Было известно, что он находился вместе с Игнатьевым в Константинополе, когда угрозы только назревали, с Шуваловым в Англии, когда там на секретной конференции обсуждались важные соглашения, с великим князем Николаем в Адрианополе, когда был подписан протокол о перемирии, и вскоре отправится в Берлин, где, действуя за кулисами Конгресса, он, как ожидается, сумеет обвести вокруг пальца государственных деятелей всей Европы и сыграет в свою игру с Бисмарком и Дизраэли, как крепкий мужчина с двумя неопытными младенцами.

Однако графиню мало интересовали достижения привлекательного молодого человека в политике. Гораздо внимательнее она относилась к его положению в обществе. Успехи барона и здесь оказались не менее примечательными. Правда, никто не мог точно назвать фамилию его отца, однако он добился абсолютного первенства в самых избранных кругах, приближенных к императорскому двору. Похоже, его влияние на самого царя было безграничным. Независимо от обстоятельств своего рождения, Савич считался первым женихом России. Только с помощью интеллекта он сумел вырваться из нищеты и приобрести огромный капитал. Молва насчитывала у него сорок миллионов рублей, и, несомненно, это не было преувеличением. Все предпринимаемые им рискованные операции, а их было много, причем самых разнообразных, неизменно оказывались успешными благодаря таким качествам барона, как трезвость и безошибочность в оценках, дальновидность и совершенно нечеловеческое умение разработать, организовать и провести необходимые операции. Таким образом, в политической жизни он стал выдающимся феноменом целой эпохи.

Доктор Раппершвилль? Да, графиня встречала его и знала по отзывам. Этот медицинский специалист постоянно оказывал услуги барону Савичу, который из-за чрезвычайно напряженной умственной работы бывал подвержен внезапным и острым приступам болезни. Доктор Раппершвилль швейцарец и, как слышала графиня, вначале занимался ремонтом часов или каким-то подобным ремеслом. Что касается остального, то он обычный маленький старичок и, очевидно, полностью лишен амбиций, так как совершенно пренебрегает возможностью воспользоваться своим положением и связями для накопления личного капитала.

Вооружившись этой информацией, Фишер решил, что вполне готов выпытать у Раппершвилля его секрет. Пять дней он подстерегал швейцарского врача. На шестой удобный случай вдруг представился сам.

Под вечер на полпути к вершине горы Меркурий Фишер встретился со сторожем полуразрушенной башни, который спускался вниз.

– Нет, башня не закрыта. Там находится джентльмен, который ведет наблюдения за окрестностями, а он, сторож, вернется туда через час или два.

Фишер продолжил свой путь.

Верхняя часть башни находилась в ужасном состоянии. Отсутствующие ступеньки заменяла приставная деревянная лестница. Едва голова и плечи Фишера поднялись над люком, служившим входом на площадку, как он обнаружил, что человек, который там уже находится, и есть тот, кого он ищет. Доктор Раппершвилль с помощью полевого бинокля изучал топографию Шварцвальда.

Фишер возвестил о своем прибытии, случайно споткнувшись и шумно постаравшись восстановить равновесие. В то же время он нарочно оттолкнул последнюю ступеньку лестницы и перевалился через край люка на площадку. Лестница, ударяясь о стены башни, со стуком, треском и грохотом полетела вниз с высоты тридцати или сорока футов.

Доктор Раппершвилль мгновенно оценил ситуацию. Он резко развернулся и с язвительной усмешкой заметил:

– Что-то мсье уж слишком неловок.

Потом, узнав Фишера, нахмурился и приготовился к схватке.

– Какое невезение! – невозмутимо отозвался житель Нью-Йорка. – Придется нам с вами провести в заточении не меньше двух часов. Поблагодарим друг друга за то, что, кроме чарующего ландшафта, у каждого из нас есть и интеллигентный собеседник.

Швейцарец холодно поклонился и вернулся к изучению топографии. Фишер закурил сигару.

– А еще, – продолжал Фишер, пустив облако дыма в сторону Чертовой мельницы, – мне хотелось бы воспользоваться случаем и вернуть ваши сорок марок, которые, как я полагаю, мне передали по ошибке.

– Если мсье американский врач недоволен таким гонораром, – ехидно возразил Раппершвилль, – он, несомненно, может уладить этот вопрос, обратившись к камердинеру барона.

Фишер не обратил внимания на этот выпад и хладнокровно положил золотые монеты на парапет прямо под носом у швейцарца.

– Мне не нужен гонорар, – заявил он, повысив голос. – Вполне достаточной наградой за ту мелочь, что я сделал, мне служит новизна и необычность этого случая.

Швейцарец долго молчал, неотрывно сверля американца острым взглядом своих маленьких серых глаз. Наконец, он безразличным тоном поинтересовался:

– Мсье – человек науки?

– Да, – ответил Фишер, который терпеть не мог любые науки, кроме тех, которые объясняли и облагораживали нашу национальную игру.

– Тогда, – продолжал доктор Раппершвилль, – мсье, вероятно, согласится, что ему вряд ли когда-либо приходилось наблюдать более красивый и более радикальный случай трепанации.

Фишер слегка поднял брови.

– И, как врач, – продолжал доктор Раппершвилль, – мсье поймет чувства барона и его друзей по этому поводу. И, таким образом, простит мою кажущуюся грубость в тот момент, когда он это обнаружил.

«Он хитрее, чем я предполагал, – подумал Фишер. – У него в руках все карты, а у меня ничего… Ничего, кроме довольно крепких нервов и выдержки, когда приходится блефовать».

– Могу только сожалеть о такой чувствительности, – произнес он уже вслух. – На мой взгляд, точный отчет о том, что мне пришлось наблюдать, опубликованный в одном из научных журналов Англии или Америки, привлек бы огромное внимание и, несомненно, был бы с интересом встречен на континенте.

– А что вы видели? – выкрикнул швейцарец. – Все это неправда. Вы ничего не видели… Когда я вошел, вы даже не повернули…

Он резко оборвал свою речь и что-то пробормотал, словно ругая себя за опрометчивость. Фишер отпраздновал свой успех тем, что отбросил прочь выкуренную до половины сигару и закурил новую.