Спектроскоп души - Эдвард Митчелл Страница 30

Фишер забыл все свои объяснения. Будь он и в самом деле доктором профессором, вряд ли он наблюдал бы симптомы болезни барона с большим интересом.

– Мсье может сохранить ему жизнь? – прошептал устрашенный Огюст.

– Возможно, – сухо ответил мсье.

На обратной стороне визитной карточки Фишер нацарапал жене записку и отправил ее с портье. Тот мигом вернулся, доставив темную бутылку и стакан. Бутылка проделала большой путь: проехала в багаже Фишера от Ливерпуля до Бадена, а до этого пересекла океан от Нью-Йорка до Ливерпуля, а до этого прибыла в Нью-Йорк прямиком из округа Бурбон, штат Кентукки. Фишер нетерпеливо, но вместе с тем и уважительно схватил ее и посмотрел на свет. На донышке еще оставалось три или три с половиной дюйма содержимого. Фишер одобрительно проворчал.

– Появилась некоторая надежда спасти барона, – бросил он Огюсту.

Налив в стакан добрую половину драгоценной жидкости, Фишер без промедления влил ее в рот стонущему, бьющемуся в корчах пациенту. Через пару минут он с удовлетворением увидел, что барон садится на кровати. Мускулы на лице у него расслабились, и гримаса агонии сменилась выражением удовольствия и покоя.

Теперь у Фишера появилась возможность по-настоящему разглядеть русского барона. Это оказался молодой человек лет тридцати пяти с четкими, приятными чертами лица и необычной формой головы. Ее макушка казалась совершенно круглой, шарообразной, то есть дуга от уха до уха практически равнялась продольной и поперечной дугам. Такая курьезная форма головы особенно бросалась в глаза из-за полного отсутствия волос. На темени у барона не было ничего, кроме плотно облегающей ермолки из черного шелка. Чрезвычайно искусный парик висел на спинке кровати.

Достаточно оправившись, чтобы заметить присутствие незнакомца, Савич учтиво поклонился.

– Как вы себя чувствуете? – на плохом французском поинтересовался Фишер.

– Спасибо, мсье, намного лучше, – на прекрасном английском ответил барон обворожительным голосом. – Намного лучше. Вот только здесь какой-то туман… – он приложил ладонь ко лбу.

По знаку хозяина камердинер вместе с портье удалился. Фишер приблизился к кровати и взял борона за запястье. Даже ему, несведущему в медицине, стало ясно, что пульс пугающе высок. Такой поворот событий его очень удивил и ни в коей мере не успокоил. «Не попал ли я вместе с этим русским в чертовскую передрягу? – подумал он. – Нет, вряд ли. Он уже далеко не юноша, так что полстакана виски попали вовсе не в детскую голову».

Тем не менее, новые симптомы развивались так остро и стремительно, что Фишер перепугался не на шутку. Лицо Савича стало белым, как мел. Эта бледность выглядела особенно ужасной на фоне черной ермолки. Сидя на кровати, он стал раскачиваться из стороны в сторону, а потом судорожно обхватил голову руками, словно опасаясь, что она может взорваться.

– Пожалуй, надо позвать вашего камердинера, – в тревоге произнес Фишер.

– Нет, нет! – задыхаясь, выговорил барон. – Вы медик, и я должен вам доверять. Что-то не в порядке там.

Он неопределенно ткнул дрожащей рукой куда-то себе в темя.

– Но я не… – запинаясь, начал было Фишер.

– Ни слова больше! – властно воскликнул русский. – Не медлите! Действуйте! Открутите верхушку моей головы!

Савич сорвал ермолку и отбросил ее прочь. У Фишера не нашлось слов, чтобы описать ту оторопь, которая охватила его, когда он увидел реальное устройство черепной коробки барона. Ермолка скрывала тот факт, что верхушка головы Савича представляла собой купол из полированного серебра.

– Открутите это! – повторил барон.

Фишер скрепя сердце положил обе руки на серебряный свод и осторожно стал поворачивать его налево. Верхушка головы действительно подалась и стала легко откручиваться.

– Скорее! – слабо выговорил Савич. – Я же сказал: нельзя терять время.

И потерял сознание.

В это мгновение из передней комнаты послышались голоса, потом дверь, ведущая в спальню барона, стремительно распахнулась и так же стремительно захлопнулась. В комнату ворвался низенький, тощий человечек средних лет с напряженным лицом и пронизывающим взглядом глубоко сидящих глаз. На несколько секунд он замер на месте, сверля Фишера острым, подозрительным, почти враждебным взглядом.

Барон пришел в себя и открыл глаза.

– Доктор Раппершвилль! – воскликнул он.

Доктор Раппершвилль стремительно приблизился к кровати и уставился на Фишера и его пациента.

– Что все это значит? – сердито вопросил он.

Затем, не дожидаясь ответа, грубо схватил Фишера за руку выше локтя и потащил прочь от кровати. Фишер, удивляясь все больше и больше, не стал противиться и позволил подвести или, скорее, подтолкнуть, себя к двери. Доктор Раппершвилль открыл дверь достаточно широко, чтобы американец мог выйти и захлопнул дверь у него за спиной со страшным грохотом. Резкий щелчок сообщил Фишеру, что дверь заперта на ключ.

II

На следующее утро Фишер встретил Савича, когда тот шагал от питьевой галереи. Барон с холодной вежливостью поклонился и прошел мимо. Позднее в то же день камердинер вручил Фишеру небольшой сверточек и сообщил:

– Доктор Раппершвилль считает, что этого вполне достаточно.

В свертке оказались две золотые монеты по двадцать марок.

Фишер скрипнул зубами.

– Он получит свои сорок марок обратно, – пробормотал он себе под нос, – но у меня зато останется его глубокая тайна.

Подумав, Фишер решил, что польская графиня знает толк в светских хитросплетениях.

Подруга миссис Фишер по табльдоту вполне благожелательно откликнулась, когда по его просьбе жена поинтересовалась бароном Савичем из Москвы. Знает ли она что-либо о бароне Савиче? Разумеется, знает, как и обо всех, кто чего-то стоит в Европе. Может ли она любезно поделиться этими сведениями? Разумеется, может и с удовольствием удовлетворит очаровательное любопытство своей американской подруги. На нее, blasée [13]пожилую даму, которую уже давно перестали интересовать современные мужчины, женщины, вещи и события, освежающе действует знакомство с леди, которая совсем недавно прибыла из бескрайних прерий Нового света и с такой пикантной любознательностью интересуется тем, что происходит в высшем свете. О да, она охотно изложит во всех подробностях историю барона Савича из Москвы, если это позабавит ее милую американскую подругу.

Польская графиня с лихвой выполнила свое обещание, попутно выложив массу обрывочных сведений, слухов и скандальных анекдотов о русской аристократии, которые к этой истории отношения не имеют. Суть же дела, в изложении Фишера, такова.

Барон Савич не числится среди родовитой знати. Его происхождение остается загадкой даже для высшего света в Санкт-Петербурге и Москве. Кто-то говорит, что он подкидыш и вырос в детском учреждении Vospitatelnyi Dom. Другие считают, что он незаконнорожденный сын некой выдающейся персоны, близкой к дому Романовых. Последняя гипотеза, по-видимому, ближе всего к истине, так как в некоторой степени объясняет беспрецедентную успешность его карьеры после окончания Дерптского университета.