Как я был пособием - Петр Ингвин Страница 31

На полголовы ниже. Вдвое тоньше. Вдесятеро симпатичнее. Лицо пряталось за челкой, свидетельства нашей разности – под ладонями. По плечам клубком спящих змей разметались перепачканные землей волосы. Марьяна даже в плену не решилась их подрезать, как, например, Амалия. Но когда волосы будут отмыты и уложены, думаю, моральное удовлетворение стократно перекроет трудозатраты и былые муки.

– Как стоишь перед командиром?! – рявкнул я.

Руки царевны дернулись от испуга и, если так можно сказать, уронились по швам. Плечи расправились. Но лицо так и не поднялось.

– Ты же невестор… – только и выговорила она.

За такие слова я готов был расцеловать, но вместо этого отбрил доводами тех, кто женихался ко мне ранее:

– Неофициальный. Можешь расслабиться.

Она не расслабилась. Только мелкая рябь пошла по водной поверхности от дрожи Марьяны.

– Вольно, говорю.

Ее плечи чуть сдвинулись вниз. Тонкие нервные пальцы попали в плен хрустяще-ломающих ладоней. Беспокойная пауза затянулась.

– Марьяна…

– Вообще-то я Марианна, – проговорила царевна, не поднимая глаз. – Просто все привыкли.

– Марианна, – с чувством поправился я, – в жизни бывают моменты, когда нужно выкинуть из головы лишнее.

– Понимаю. Как при изображении стаи: ты не стеснялся нас, мы не стеснялись тебя. Так было надо.

– Почему же стеснялась в яме, когда вылезали?

– Мы там были одни.

– Как же одни, – воскликнул я. – Сверху на нас глядели десятки глаз!

– Они ничего не видели.

– Какая разница! У нас была задача – выбраться. Невзирая на.

– Взирая.

– Это ты взирала, как я лез. Я не взирал!

– Но ты хотел. Нарочно вел к этому. И сейчас ищешь повода поглазеть на меня. А я не могу отказать, потому что ты командир.

– Это не…

А ведь это так, перебил усмехнувшийся мозг, царевна права. Ты прячешься под завесой слов, подменяя смыслы. Ты хочешь смотреть. Тебе нравится смотреть. Ты наслаждаешься свалившейся властью, как сделал бы любой на твоем месте. Но разве ты – любой?!

– Прости, Марианна. – Мой голос снизился до неуклюжего повинного рокота. – Спасибо, что сказала мне это. Что осмелилась. Давно кто-то должен был сказать. Поставить на место. Спасибо за урок. Иди, ты свободна. И если я вдруг снова… ты не робей, говори, ладно?

На меня впервые вскинулись блеснувшие в ночи глазки:

– Ты… не шутишь?

– Увы.

– Такому командиру я согласна подчиняться. Приказывай.

– Что? – обалдел я от неожиданного поворота.

– Что хочешь.

– Кру-угом! – скомандовал я.

Она развернулась. Грязные лопатки торчали печальными крылышками. Я зачерпнул воды и принялся бережно отмывать их.

Марианна вздрогнула, но не отстранилась.

– Если, конечно, не возражаешь, – поспешно выпалил я.

– А тебе действительно нравится на меня смотреть?

– Очень.

– И это никак не повлияет на твои отношения с Томой?

– Совершенно.

– Даешь слово?

– Даю.

Еще бы не дать, если сказана чистая правда. На мои отношения с Томой происходящее здесь ну никак не повлияет.

– Почему-то я тебе верю. – Марианна снова повернулась ко мне.

Глаза вниз. Челка – на глаза, чтобы намертво, чтобы ни одного шанса. Отгораживаясь, прячась, убегая в себя.

– Знаешь, на самом деле невестором меня объявили для спасения жизни, – с какой-то стати рассказал я.

Противно получилось. Словно женатый кобель втирает лакомой фифочке, что никогда не планировавшийся развод состоится со дня на день. Но громом небесным раздалось:

– Это меняет дело.

Долго опущенное лицо поднялось, на меня глядели два пронзительных глаза, режущих душу не хуже скальпеля хирурга. Глядели в неясном ожидании.

Я положил руки на воду вверх ладонями. Если катал Антонину, то Марианна достойна того же как никто.

– Ложись.

– Зачем?

– Увидишь.

Сказанного оказалось достаточно. Марианна доверчиво опустилась животом на мои запястья.

– Руки вперед. Или в стороны, как удобней. Полетели!

Это действительно был полет. Марианна парила, взбивая в пену встречную воду, взлетала над создаваемыми ею же волнами и ненадолго погружалась в них. Я катал ее большими кругами, пока она сама не сказала:

– Ты, наверное, закружился.

Мы остановились, но она не вставала.

– Хочешь, перевернусь? – обожгло разум.

Я потупился:

– Если хочешь.

– Только если ты хочешь.

Ну что ты будешь с ней делать. Из горла сипло выдавилось:

– Хочу.

Царевна прокрутилась у меня в руках. Глубокие глаза помутнели, заволоклись мечтательной пеленой… и конвульсивно захлопнулись. Марианну снова пронзил стыд. Но теперь она не желала идти у него на поводу. Стала его хозяйкой.

Вроде все, как с Антониной, но какая разница! Там мы использовали друг друга, тайком ловя запретные удовольствия. Словно воровали что-то. Вместе, но каждый для себя. Здесь хотелось дарить. Придерживая Марианну под поясницу, я высвободил одну руку, пальцы осторожно провели по животу, кусавшемуся пупырышками. Царевна вздрогнула, но не открыла глаз. Я понял это как желание продолжения, и моя ладонь принялась нежно смывать оставшуюся грязь. Рука двигалась, как движется африканский охотник – припадая, прислушиваясь, замирая и делая новый легкий, почти не касающийся поверхности шаг… а то вдруг неслась наадреналиненым лыжником по трассе слалома, обходя запретные флажки.

Раскинув руки, устремив взор зажмуренных глаз внутрь себя, поддерживаемая мной Марианна лежала на воде, одновременно стыдясь и желая. Доверяя и боясь. Сомневаясь… но разрешая. И я с нескрываемым наслаждением гладил ее, в уме съедая очередную самую последнюю земляничку. Пальцы мелькали быстро, ласково, невесомо – впитывая ощущения, вызывая ответную дрожь, удаляя последние песчинки, причем находя их в самых неожиданных местах. Или не находя, если быть до конца честным. Быть нечестным с Марианной не хотелось.

– Тебе нравится? – одновременно спросили мы друг друга.

Тела дернулись от синхронно задавленного смешка. По воде пошла рябь, волной обожгло пару сантиметров кожи на пояснице – ниже все давно привыкло и не замечало холода.

– Я все-таки первая спросила! – настояла царевна, отворив тяжелые веки.

Взгляды встретились. Я смотрел на Марианну так, как ни на кого в жизни. Просто не было таких моментов. И таких глаз. И ответа не требовалось. Мое лицо рассказало все. Больше, чем хотелось.