Свое время - Яна Дубинянская Страница 3

Она все не отключалась с линии, и он повторил:

— Жди.

Спустился вниз. Ноут уже потух, торча посреди столика, словно картина неизвестного художника «Черный прямо­угольник», и когда Богдан почесал кончиком пальца контакную мышку, ничего не изменилось: аккумулятор последнее время держал от силы часа полтора. Очкастая девчонка за соседним столиком старательно возила пальцем по экрану, где не было ни единой картинки, только текст, наверняка филологичка, — а из встроенного в нишу стены аквариума за ней спокойно наблюдали большие сонные рыбы. Чуть-чуть шевелили полупрозрачными хвостами в зыбкую, перетекающую крапинку. На рыб у Богдана получалось смотреть бесконечно, они гипнотизировали, помогали забыть обо всем, даже о времени, вот бы завести себе дома такой аквариум... Да нет, дома — какой смысл?

Время.

Он уложил комп в сумку, подождал, пока нарисуется официантка, и сунул ей сотню прямо в руку; посмотрела неодобрительно, взбежала по лестнице и через минуту вернулась, положив на стол кожаный кармашек со сдачей. Сдачу здесь отсчитывали до копейки, за что Богдан отдельно любил «Подвал». Плюс медлительные рыбы, винтовая лестница, традиционная, хотя это как повезет, тишина и быстрый вай-фай. Но сидеть тут каждый день все-таки выходило дорого — даже если не брать ничего, кроме чая.

С тех пор как позвонила Леся, прошло уже двенадцать минут, спохватился он. А до «Склянки» топать минут двадцать, ну десять, если напрямик, — но напрямик он рисковал заплутать, так и не научившись ориентироваться как следует в нелогичных пересечениях извилистых улочек исторического центра. На рабочей окраине, где Богдан вырос и жил, вдоль одной нескончаемой улицы стояли серые одинаковые общаги, и чтобы не заблудиться, достаточно было давным-давно, еще в детстве, запомнить номер, две черные цифры на гнутой жестянке... Кстати, как после этих самых чтений, которые до упора, возвращаться домой по их району, пешком и с ноутом, он представлял себе очень смутно.

Если Леся вообще его дождется. Может, она сразу же встала, смеясь, из-за столика, и остальные, с кем она там, повставали тоже и двинули ржачной толпой прочь, расписывая друг другу в красках, как он будет мчаться к ним в «Склянку», свесив набок язык. Зачем ей?.. ну мало ли...

Ты дурак, в который раз констатировал Богдан; взбежал по треугольным ступенькам, держась наружного, широкого края. Ты же все равно пойдешь.

Он вышел на улицу. В «Подвале» вкусно и душно пахло выпечкой, а воздух снаружи показался пронзительно свежим, как разрезанный арбуз или трава из-под косилки. Уже совсем стемнело. Пробираться по запутанным улочкам, не теряя направления, у него не получалось и днем, а потому Богдан сделал крюк в полквартала и оказался на проспекте.

Раньше, до поступления, он бывал в центре хорошо если пару раз в год — ребята на курсе вообще долго не хотели верить, что он местный: с ума сойти, настолько не знать город. Теперь ходил тут каждый день, не считая выходных, передвигаясь по сложносочиненной, но выученной уже наизусть ломаной линии — главный корпус, корпус мехмата, лаборатории, спортзал, библиотека, — и все равно до сих пор цепляло, завораживало, захватывало дух. Особенно по вечерам.

После темной узкой улочки-аппендикса — внезапный свет и ширь, и дорожки перемигивающихся огней, и посередине, как нерв, как несущая ось, аллея маленьких деревь­ев, увитых разноцветными сверкающими гирляндами… И еще вывески с витринами, и столики дорогих центральных кафе, вечно занятые веселыми нарядными людьми, и масса народу, целые толпы, движущиеся в обоих направлениях, но по­че­му-то всегда в основном навстречу, — яркий, шумный, нескончаемый праздник.

Богдан понимал, что не имеет к нему никакого отношения. И скорее всего, не будет иметь никогда. Но шагать по проспекту было хорошо — все равно что лететь в космическом пространстве, где со всех сторон ослепительно мерцают звезды и никому до тебя нет дела. Он мог так бродить часами, а именно два часа сорок минут, после закрытия библиотеки — и до последней маршрутки, потому что надо же как-то добираться домой. Других вариантов у него все равно не имелось.

Со временем оно вечно так. Самая нелогичная, неравномерная материя: то провисает, безразмерное и ненужное — пересидеть его как-нибудь в кафе, прогулять по городу, перемолоть, убить — то внезапно оказывается в граничном дефиците, и надо куда-то мчаться, опаздывать, успевать. Когда у Богдана однажды зависли на две недели в ремонте часы (он тогда еще считал себя идейным противником мобильных телефонов; блажь, конечно, особенно когда тебе просто не дают на него денег), это был ужас. Единственный способ хоть как-то совладать со временем — держать его под постоянным контролем. Поминутно. Всегда.

В уличном гомоне было нереально расслышать мобилку, а что-то же вибрировало в сумке, Богдан притормозил, вытащил трубу: нет, показалось. Леся и не думала перезванивать, она давным-давно, сто процентов, о нем забыла. Переться в «Склянку» тупо и бессмысленно, гораздо лучше вот так просто погулять, покружить по городу, вскинув подбородок к черному небу, в котором тоже прорастали светящиеся гирлянды, протянутые между карнизами старинных зданий, пунктирные, перетекающие сверху вниз, похожие на золотой звездный дождь. Одному так здорово. Зачем куда-то идти?

Перестань, одернул он себя. Она же звонила, звала!.. Между прочим, первый раз в жизни так просто взяла и позвонила, узнать задание или какие завтра пары не в счет. И мы договорились.

Правильный поворот Богдан, как всегда, пропустил. Считалось, что «Склянку» вообще может найти только тот, кого она позовет сама — эту легенду с особенным придыханием рассказывали приезжие сельские девчонки, — но смысл привлекать мистику там, где вполне хватало его собственного топографического кретинизма? Свернул еще раз, пытаясь хоть приблизительно определить направление; ну что за город, блин?! Огни проспекта давно остались за спиной, а теперь погасло и воспоминание о них, как будто никакого освещения центр города не предусматривал вовсе. Я банально заблудился. Теперь только выйти назад на проспект, побродить еще немного, и на маршрутку, и к черту.

И тут взорвалась мобилка.

— Ты идешь? Ты где вообще?!

Леся говорила обиженно и требовательно, и трубка все-таки взмокла в руке, и он молчал, сглатывая раз за разом, все отчетливее понимая: как только заговорит — начнет позорно мямлить. И что ей ответить — что заблудился в трех улицах?..

— Богдан?!

Он завертел головой в поисках таблички с названием — хотя бы конкретно ответить на заданный вопрос! — и увидел их. Они двигались навстречу плотной галдящей толпой, в темноте она могла бы показаться и враждебной, и опасной, но впереди и посреди всех шла Леся с мобилой у виска, Леся в коротеньком белом плаще, почти светящемся в темноте, Леся, которая только что, один миг назад, решительно и звонко выкрикнула его имя… И тоже заметила его, чуть раньше, чем они столкнулись нос к носу, и засмеялась.

А потом оказалось, что он уже идет с ними, в самом центре толпы, наполовину незнакомой, у Леськи всегда было много друзей, не только с ее курса, и они галдят вокруг, наперебой, внахлест, непонятно о чем: