Вопль археоптерикса - Андрей Загородний Страница 29

Хозяйственный Галюченко уже и второй парашют стал выклянчивать – для кухни.

– Кухня – один из стратегически важных объектов, солдату без кухни смерть, – отбивался он от насмешек Кости и Алексея, которые встречали в штыки все поползновения Петра Ивановича к одомашниванию.

Второй парашют я ему не отдал. Попил водички и сказал:

– Отставить! О возвращении домой думать не отменялось. Назад с чем лететь будешь?

– С самолетом, – миролюбиво ответил Петр Иваныч. Я уставился на него в замешательстве. И бортстрелок сориентировался тут же и сказал, строго сведя брови:

– Есть отставить.

Я хмуро кивнул. Н-да. С самолетом. Вообще-то, по честности, если собьют, то парашют – это как монетку бросать, то ли поможет, то ли нет. Однако он должен быть! А мы расслабились, рассуждаем, разбрасываемся парашютами, надо, не надо… а мне что делать, не наряды же вне очереди раздавать! Не к месту сейчас такие вещи.

Но полог все-таки пришлось перетягивать, чтобы и кухню охватывало. И ведь Костя сам полез помогать. Хитрый Галюченко знал, чем нас взять на крючок. Не поленился отмахать километра три вдоль моря и нашел кладку черепашьих яиц. Прикатил раковину обхватом с метр, добыл моллюска. Нарубил его и залил яйцами. Поначалу-то мы посчитали этих двустворчатых несъедобными – резина, она и есть резина. Но Петр Иванович не сдавался, экспериментировал, приговаривал:

– В тридцать третьем кору ели, а тут звирюка. Разобраться надо.

И разобрался. Провел с десяток опытов – на нас, на ком же еще. Ведь на просеке так намахаешься, хоть что слопаешь, лишь бы горячее было и мясом называлось. Оказалось, чем дольше моллюска варить, тем он тверже становится. А бросишь в кипяток, только чтоб побелел, и вполне себе съедобно, грибы напоминает.

Запах пошел от сковороды нашей доисторической такой, что вскоре мы все вокруг нее собрались. Конечно, в первую же минуту Костя был в руках бортстрелка. Лицо его вытянулось, как у сироты казанской, хоть я и не видел никогда эту самую сироту. Но думаю, глаза у сироты были именно такие, как сейчас у Кости.

– Чем это так пахнет, Петр Иваныч? – поинтересовался, сглотнув слюну, и я.

– Слышал, морские гады – очень полезная еда, – сказал Галюченко и вдруг неподдельно так заторопился:

– Быстро за стол! Сейчас пеплом от Винницы как накроет, вон уже с верхушки несет. Вот если бы крышу сделать…

Мы все невольно посмотрели в сторону вулкана. Самого его не было видно, лишь струйка дыма курилась над лесом. Плевался он нерегулярно, но пару раз в день обычно отмечался. Потом еще долго доносило пепел. Хлопья черной жирной сажи вылавливали пальцами из чая, а то и совсем не замечали.

Винницей Петр Иваныч в шутку именовал левый вулкан. «Мне, – говорит, – само слово сказать, что утром в родной хате проснуться, занавесочку отдернуть, только-только рассвело, а я малой еще… мне подоконник по грудь, я на цыпочках». С легкой руки Алексея правый вулкан стал Ленинградом, а Константин присвоил название озеру – Ессентуки. Проша лишь посмеивался и наносил эти слова на карту.

Петр Иваныч очень обрадовался навесу, сначала даже ночевать под ним предложил. Но мы ночевать там не решились, перепончатым вредителям навес не помеха, да и поблизости кто-то крупный пастись повадился. Слышали несколько раз фырканье, треск деревьев. Но «ланкастер» они пока обходили стороной. Похоже, уважали, как своего.

Наступила моя смена топором махать, но не сложилось. Точнее, махать-то было можно, но… Утром я выбрался из фюзеляжа и заметил, что вокруг уже не просто травка. Выросла подножная зелень до того размера, что мы вдруг сразу осознали – растут гады, как бамбук. Нет, конечно, бамбук, согласно школьному учебнику, метр в день выгоняет, но нам и метра в неделю много – поднимается быстрее, чем рубим.

Можно сказать, рухнули надежды. И так проблема, что дело движется медленно, но тут вдруг стало ясно, что в разы медленнее. Придется возвращаться, и если не рубить, то срезать высоченные дудки, тянущиеся прямо из земли вокруг сожженных пней, да и пни, которые не сожгли, за эту неделю обросли молодняком. Мудрствования Проши лишь подливали масла в огонь: «Надо было этого ожидать, тропический климат способствует, вулканический пепел стимулирует».

Неужели мы так и будем сидеть в самолете, застрявшем в доисторических джунглях? Глядишь, они и сквозь фюзеляж прорастут. В памяти всплыла южная какая-то казнь – растущим бамбуком. Превратимся понемногу в питекантропов, по деревьям запрыгаем, заглатывая птеродактилей прямо на лету. О родине забудем, Прошу домой не привезем, и новую машину он там не построит.

Ночью не спалось из-за этих мыслей, а под утро совсем тошно стало. Я тихонько выбрался наружу и двинулся к морю голову в порядок приводить. Так уж я устроен – ходьба в норму вгоняет. Шагал, почти маршировал. Постепенно мысли в тот же ритм входили, иногда даже идеи нужные возникали.

Под конец похода я еле продрался сквозь колючие заросли. Здесь, в низинке, всегда стояла вода, прыгала и верещала живность. Миновать это место лучше быстро, иначе местные комары сожрут заживо.

На берегу было прохладно, полоса отлива блестела влажным песком, пустынное море оживляла лишь маленькая голова морского зверя. Зверь плыл, рассекая беззвучно водную гладь. За ним ползли ровные борозды, как от небольшой лодки. Хорошо. Идти в удовольствие, тихо. Если не считать визга перепончатых, но они давно уже стали частью этой тишины, в которой нет нормальных человеческих звуков.

Я шагал вдоль берега, как по плацу, минут сорок. Отлив, запах гнили, водорослей, гадов водяных. Пару раз, не глядя, наступил в разоренные кладки черепах. Попалась под ноги и целая – подавил немало, но и за пазуху насобирал. Повезло, обычно захочешь – не найдешь ни одну. Поймал себя на слове. Смешно. Здесь, в приблизительно меловом периоде, и вдруг – «обычно».

В духоте тяжелый запах разлагающихся отложений стоял маревом. Оно и хорошо, не то настроение, чтобы розы нюхать. Нам надо двигаться вперед во что бы то ни стало. Рубить метр за метром. Ну и что, что заросли вновь вырастают… Просто усталость какая-то нечеловеческая наваливается, когда видишь опять этот радостный зеленый подлесок с тебя ростом…

Собственно, ничего толком я и не придумал, а пора уже было возвращаться к завтраку. Ноги вязли в песке, хрустели осколки раковин.

Раковин здесь прилив выбрасывает много и разных. Есть небольшие, с мою ладонь, а есть и просто огромные – если вдруг решил наступить на нее, надо как на ступеньку подниматься. Но море и не таких веками крошило. Может, и песок весь из перетертого ракушечника.

Устал я, будто шел по пухляку на лыжах, когда ноги вместе с лыжами проваливаются по колено. А питекантропы на лыжах не ходят. Я рассмеялся. Один на этом пустынном пляже. Вспугнул пару местных стервятников – археоптериксов, копошившихся в кучах морских отходов, которые вялый прибой выплевывал на берег.

Как ни торопился, к завтраку все-таки опоздал. Уже все поели. Радист повязал голову майкой – необходимая вещь на просеке, иначе в этой жарище пот глаза заливает. Алексей сидел сонно с пустой кружкой, на которой еще болталась обгорелая этикетка. Прохор подкармливал мелких ящериц, сновавших у ног.