Искажение - Герман Канабеев Страница 29

Всю дорогу не покидала мысль, что мне нужно как-то легализоваться. Теперь, когда я не был под защитой родителей, стал понимать, что в любой момент может случиться такое, что с моей примечательной внешностью я попаду в какую-нибудь историю. Я не боялся случайных людей, способных причинить мне вред, что тоже нельзя было исключать, я опасался тех, кто должен олицетворять собой мир и порядок. Как скоро меня остановят полицейские и попросят снять шлем, предъявить документы? Не получится отмахаться липовой справкой, дескать, у меня аллергия на солнечный свет. А какая реакция будет у них? Нет же инструкции на такой случай, отведут в отделение, начнут выяснять и прочее. «Как мне сделать так, чтобы мой «глаз» стал сам по себе документом крепче паспорта?» – думал я.

Популярность, Тело. Только популярность в наше время, даже местечковая, даже скоротечная популярность – высшая цель человека. Предел мечтаний, основополагающая идея. Раньше популярность была побочным эффектом хоть какой-то интеллектуальной деятельности или действительного таланта, теперь скорее наоборот. Сначала нужно «выстрелить», да все равно на каком поприще, а потом уже к этому общество само прикрутит и талант, и все остальное. Мне не нужно было самоутверждения после всплеска популярности, у меня даже времени на это нет, только известность сама по себе – та, что может защитить при правильном подходе, но может и уничтожить, если злоупотреблять.

Оглядываясь сейчас назад, думаю о том, что я тогда делал, мне кажется, что подсознательно я уже был готов на операцию. Иначе как объяснить мои действия? Это не было похоже на желание обреченного ярко прожить остаток дней, скорее – подсознательная надежда, что дни совсем не последние. Не знаю, Тело, не знаю. Если поглядеть на людей в целом, они ведут себя так же, как вел себя я. Мы же обречены умереть, рано или поздно, но все равно упорно накапливаем богатство, если умеем, оправдывая это заботой о своем наследии, о детях, понимая на самом деле, что, когда закопают, будет абсолютно все равно, что там с детьми и наследием. Мы живем так, будто никогда не умрем, а если когда-то давно человек жил вечно, и вот однажды явился перед ним бог и сказал: «Все, милый мой человек, теперь ты смертен, и жить тебе осталось от сегодняшнего дня лет тридцать». Да пускай сорок, и даже пятьдесят, и даже сто. Что такое сто лет по сравнению с вечностью? И вот человечество бросилось «доживать последние деньки»: любить, копить, убивать, надеяться и, конечно, стремиться к известности. Сейчас путь к ней прост, достаточно достать телефон из кармана, установить приложение и завести аккаунт. Что я и сделал.

Не было сомнений, где регистрироваться. Конечно, ТикТок. Прекрасный, идеальный для меня формат. Я просто включил камеру и, продолжая идти по улице, снял короткое видео: как я сбрасываю мотоциклетный шлем, распахиваю «глаз», закрываю «глаз», затем прищуриваюсь и, выбрав самый заезженный и трендовый трек на сегодняшний день в ТикТоке, начинаю моргать в такт. Выкладываю видео, убираю телефон в карман, будучи в полной уверенности, что этого более чем достаточно.

Представь, Тело, после этого я почувствовал небывалый ранее душевный подъем. Наверно, такое можно назвать вдохновением, будто на мгновение разум и душа вдруг обрели гармонию, не спорили друг с другом, осознали, что они есть целое в большем.

В торговом центре, который все-таки попался на пути, я нашел хорошую черную куртку – непромокаемую парку с большим глубоким капюшоном, как и хотел. В магазине поймал на себе несколько удивленных взглядов, улыбнулся под шлемом своим маленьким нелепым ртом на шее. «Скоро мне, возможно, вообще не нужно будет прятать «голову», а удивляться вы все будете куда больше, чем сейчас», – подумал я.

Как только я вышел из торгового центра, начался дождь. Мелкий, холодный, осенний. Дождь сразу смыл все краски с города, словно кто-то накрыл дома и улицы плотным полиэтиленом, все стало расплывчатым и зыбким. Я достал куртку из пакета, осмотрелся, убедился, что на меня никто не смотрит, надел куртку, снял шлем и, прикрыв «глаз», накинул капюшон. Маски у меня с собой не было, и я поспешил домой. В свой новый дом с прекрасным видом из окна и полным отсутствием атмосферы настоящего дома.

Как и в родительской квартире, из моего окна было видно церковь. Не такой монструозный храм – величественный и пугающий, а небольшая церквушка, почти полностью скрытая от глаз листвой, сейчас уже зелено-желтой. Над листвой блестел купол, и даже сегодня, когда на небе нет солнца, он будто сиял внутренним светом. Все детство я смотрел из окна на церковь, стоящую впритык с нашим домом, и не видел ее. Может, так же и с богом? Пока мы от него так близко, здесь, на земле, где все началось и все закончится, мы не видим бога, потому что он впритык, он прямо перед нами, и нет никакой возможности разглядеть его целиком. Когда-нибудь планета сорвется со своей орбиты и пустится в далекое путешествие по Вселенной, и если человечество не сгинет спустя тысячи, а может, миллионы или миллиарды лет, оно будет от бога настолько далеко, что наконец разглядит его? Мне нравилось смотреть на церковь, и захотелось сходить туда, но я боялся того, что ступлю на ее порог – и улетучится вдохновение, я буду слишком близко к ней, я буду в ней и точно не смогу разглядеть, не смогу ощутить, не смогу проникнуться. Я заглянул в миражи. Перевернутый кверху ногами мир теперь, этим серым осенним днем, куда сильнее, чем обычно, отличался своими розовыми оттенками от реальности. Легкие, едва заметные волны от ветра по листве в верхних миражах опережали волны в действительности, но совсем не нарушали гармонии, словно миражи и не были чем-то отдельными от того, что под ними, и золоченый купол церкви в верхних миражах так же сиял, как и внизу; как не мешала тому блеску серость осени, так не мешала этому золоту розовая дымка наверху. Зазвонил колокол к вечерней службе, и я очнулся от своих мыслей, погасил верхние миражи, сел на кровать и взял в руки телефон.

В ТикТоке тем временем я уже попал в рекомендации и вовсю собирал лайки и подписчиков. В комментариях творилась вакханалия. Кто-то сочувствовал, кто-то смеялся, кто-то не верил, в общем, все как всегда у людей. Да, Тело? Но больше всего смеялись. Смеяться же хорошо, согласись, Тело. Как там говорится – «смех продлевает жизнь», «шутить можно над чем угодно», смейся, Тело, чего ты не смеешься? Вокруг столько смешного и того, над чем можно шутить. Не жизнь, а сплошная умора, ну зачем так серьезно ко всему относиться, ведь правда? К чему серьезная музыка, серьезные книги, серьезные фильмы, серьезные люди, давайте лучше поржем. Юмор – это искренность, только искренний человек может посмеяться над собой, так нас убеждают с тобой, Тело. Смейся над собой, смейся над друзьями, смейся над близкими, главное, не задумывайся, не размышляй, не ставь под сомнение, не будь серьезным, ко всему нужно относиться легко. Наверно, и бог там над нами смеется, как и мы над ним. Только вот странно вопрошать бога, когда прижмет: «Почему ты меня оставил?» Он не оставил, просто шутить можно над всем, вот он и шутит над тобой. «Не нужно быть таким серьезным», – говорит бог. «Отнесись к своей беде с юмором», – думает бог и покатывается там на небесах. Только отчего тогда так грустно? Почему нас с тобой, Тело, все хотят рассмешить, а нам не смешно? Может, потому, что ты лежишь в коме, а у меня глаз вместо головы? Или все они в коме? И у них вообще нет ни голов, ни глаз. У них только рот, представь, Тело, – рот вместо головы, в который можно жрать и которым можно смеяться, лучше всего это делать одновременно, конечно. Пожрем, Тело? И посмеемся, а значит – поживем, иначе что вообще такое жизнь без смеха и жратвы?