Ловцы душ - Яцек Пекара Страница 29

– Мордимер! – выкрикнул с искренней радостью. – Красной альгамбры, – приказал он глядевшему на нас трактирщику. – Только быстро, негодяй!

Курнос сам на себя не походил. Был весь в бархате и шелках, а на всех пяти пальцах правой руки сидели у него перстни столь крупные, что он мог бы использовать их как оружие. От настоящего, старого Курноса остались лишь широкий, узловатый шрам, уродовавший его лицо, и вонь, царившая в алькове. Как видно, напарник по моим старым поездкам изменил вкус касаемо одежды, однако не своей нелюбви к купели.

– Приветствую, Курнос, – сказал я вежливо. – Есть разговор, потому – не пройти ли нам в твою комнату?

– Наверх принесешь! – крикнул Курнос трактирщику. – Раз-два, быстренько! Выдрессировал скотину, – глянул он на меня. – Когда в первую ночь он запоздал с вином и девкой, я подвесил его до утра за ноги под потолок. Докторам потом одну пришлось ему отрезать, – захихикал. – Может, хочешь ту малышку, Мордимер? А может, жену трактирщика? Та-а-акие у нее… – он показал руками.

– Нет-нет, пошли к тебе, развлечемся позже. Знаешь же, как оно бывает, Курнос. Делу время, потехе час. И хорошо бы отличать одно от другого.

Покои Курноса состояли из двух комнат, и во второй я приметил небольшую нишу, отделенную от остальной комнаты серо-бурым занавесом.

– А неплохо у тебя идут дела, – начал я. – Слышал о какой-то коллекции мизинцев…

– Ха! – сказал он и шагнул к занавесу. – Гляди, Мордимер. Я их прокоптить приказал, – объяснил мне. – И смотри, что я сделал.

В голосе Курноса звучала такая гордость, что я послушно заглянул за занавес. Там стоял на столе изящный домик с двумя башенками – полностью построенный из отрезанных у должников мизинцев. Прокопченные пальцы сделались меньше, но я прекрасно примечал суставы и потемневшие ногти.

– Красиво, Курнос, – согласился я благожелательно.

– Правда? – просиял он. – Я вот думаю, а не сделать ли еще и корабль? Галеон с тремя мачтами, – проговорил Курнос мечтательно. – Только из чего делать паруса? – на лицо его набежала тень.

– Может, из хорошо растянутых ушей? – предложил я.

– А ты голова, Мордимер. – Он глянул на меня с удивлением. – Теперь буду отрезать им и пальцы, и уши…

Ах, этот мой Курнос! Я, признаться, не ожидал от него ни таких фантазий, ни таких артистических склонностей. Может, он скоро начнет рисовать или ваять? Писать поэмы? Бренчать на арфе?

Я глянул на Курноса, представив его играющим на арфе, и прикусил щеку, чтобы не расхохотаться.

– Я тут подумал, что, возможно, ты захочешь передохнуть. Что бы ты сказал о деле с жалкой зарплатой, требующем много усилий и весьма при этом опасном?

Он усмехнулся так радостно, что шрам его сделался толщиной едва ли не в палец.

– Мордимер, – сказал, – уж не думаешь ли ты, что я хотел бы отказаться от хорошей квартиры, больших денег, от вкусной еды и девок, которых покупает мне Дитрих, только затем, чтобы шляться невесть где и невесть зачем и раз за разом влезать в проблемы?

Как для Курноса, речь эта была непривычно длинной и непривычно складной. Что ж, нужно было признать, что со времени нашей последней встречи товарищ моих старых приключений крепко изменился.

Я кивнул.

– А разве жизнь, которую ты ведешь, не ужасно скучна? – спросил я его.

Он рассмеялся, я же слегка отвернул лицо и задержал на миг дыхание, поскольку вонь, ударившая из его рта, свалила бы с ног и быка.

– Именно! – согласился он, хлопнув в ладоши. Видно, был он в непривычном для себя игривом настроении.

– Но ведь что может быть прекрасней тяжелой службы во имя Святого Официума? – спросил я. – Ибо именно так мы, Курнос, в сей юдоли слез, строим себе вечносущий дом, где станем жить, когда вступим в Царствие Небесное Господа нашего.

– О да, – ответил Курнос, теперь уже куда более серьезным тоном. – Уж ты как скажешь, Мордимер… Когда едем?

– Завтра.

– Нет-нет, – сказал он. – Завтра я должен…

– Завтра, – повторил я твердо, не дав ему закончить, поскольку его обязательства меня не интересовали. – На рассвете будь готов.

* * *

Не знаю отчего, но маркграфа Ройтенбаха я представлял черноволосым и чернобородым мужчиной с хмурым и загорелым лицом грубой лепки. В моем воображении был он худ и носил широкий плащ, напоминавший крылья. Разве не так должен выглядеть злодей в рыцарских романах? Тот, кто похищает честных девушек против их воли? Тем временем Ройтенбах оказался рослым мужчиной со светлой кожей, с пушистыми волосами пшеничного цвета, что спадали ему на плечи. Были у него здоровые белые зубы – дело довольно редкое в наше время, и борода, которую он заплетал в две косицы. Я не слишком хорошо разбираюсь в моде, что царит средь нынешних аристократов, однако полагаю, что при императорском дворе его сочли бы по крайней мере чудаком. Но заглянув ему в глаза, я уверился, что маркграфу и дела не было бы до мнений двора. Глаза его были – как у меня, хотя и совсем непохожими, если не зреть глубже внешней видимости.

– Вы просите о гостеприимстве, инквизитор? – сказал он. – Это великая честь, и мой замок в вашем распоряжении на столь долгий срок, на какой пожелаете.

Это были лишь слова, а слова не значили ничего. И мы оба вовсе не обманывались на сей счет.

– Я не отягощу вас дольше чем на одну ночь, – пообещал я вежливо.

Он знал, что я вру, и я знал, что он знает. Мы прекрасно друг друга понимали.

– Когда устроитесь, приглашаю вас на скромный ужин. Я охотно послушаю хезские сплетни. Мы, провинциалы… – он слегка пожал плечами.

Это был опасный человек. Настолько же заинтересованный в хезских сплетнях, как ваш нижайший слуга – в игре на лютне для влюбленных пар или превращении в сирену из провансальской песенки.

С ним следовало считаться. Это не означало, будто я поверил в историю Хоффентоллера о демонических ритуалах. Просто наш мир полон решительных людей, которые именно в решительности своей видят единственную спасительную соломинку. Жизнь не споспешествует существам слабым или сентиментальным, чьи сердца полны сомнений, словно лисий мех – блох. И им повезет, если кто-то мех этот им лишь потреплет, не обелив при этом мяса и костей. Ройтенбах же казался человеком, достойным быть скорее коллекционером мехов, чем их дарителем.

Ужин и вправду был скромен, ведь, хотя золотые кубки и выглядели весьма массивными, я сумел легко сдвинуть их с места. На первое подали сома в студне, фаршированную щуку, судака с апельсинами и изюмом, а также раковую уху и бобровые хвосты в густом медовом соусе. Потом на стол вспорхнули куропатки, паштет из журавлиных языков и соловьиные яйца, фаршированные икрой. С некоторым беспокойством я ожидал, когда же от рыб и птиц мы перейдем к тварям земным, поскольку желудок скромного инквизитора привычен к корке сухого хлеба да кубку воды – и мог не выдержать испытания всеми деликатесами, коих не жалел гостеприимный хозяин. Не жалел он и пития, с чрезвычайной щедростью доливаемого в мой пустеющий кубок. Я же мог лишь усмехаться, поскольку маркграф Ройтенбах не знал (да и откуда ему знать), что Господь в милости своей одарил вашего нижайшего слугу головой более крепкой, чем у остальных людей. И то, что порой я впадаю в состояние грешного опьянения, говорит не о моей слабости, но о том, что со свойственной мне беспечностью я неумеренно даю волю собственным аппетитам. Однако теперь я решил их приструнить.