Колесо в заброшенном парке - Борис Тараканов Страница 27

Заскучав от пения юных гостей с Урала, Вовка стал глядеть в партер — из Правительственной ложи он был весь как на ладони. Кто-то полулежал, облокотившись на подлокотник кресла, кто-то откровенно зевал… Сухая старушка в третьем ряду жеманно обмахивалась программкой, словно веером. Через некоторое время Вовка поймал себя на том, что невольно начал считать лысины, одновременно прикидывая их среднее количество. Выходило где-то 2,75 лысины на ряд. Дисперсия значительная — Вовке смутно стал припоминаться факультативный курс математики, к которой он всегда испытывал дружескую симпатию. Интересно, а какое это распределение? Нормальное? Нет, похоже, не очень… «Ты меня слушай, Привалов, все в мире распределяется по гауссиане…»

После Щедрина последовал цикл песен на стихи какого-то малоизвестного поэта XIX века. Вовка слушал вполуха, думая о чем-то своем, когда вдруг со сцены полился странный текст на фоне подмывающих пассажей фортепьяно: «На вокзале в темном зале кот лежал без головы…» Вовка встрепенулся от неожиданности. Темп тем временем все ускорялся: «…Пока голову искали! Пока голову искали!! Пока голову искали!!!.. Ноги встали и ушли!» Вовка не поверил своим ушам и покосился на соседей по ложе. Баранов отрешенно глядел на сцену и, казалось, мыслями пребывал где угодно, но только не на концерте. Вовка ему слегка позавидовал… Дама сидела все в той же позе и с той же хронической улыбкой на лице — возможно, она просто не понимала, о чем поют «эти милые бамбини». Оба толстых итальянца откровенно дремали. Музыковед Мандич неэлегантно чесал в затылке и хлопал глазами. «Да… Пакостнее этой считалочки и придумать сложно, — подумал Вовка. — Зачем заставлять детей петь эту ахинею?..» Бах глядел с портрета строго и осуждающе, а Моцарт неуловимо поморщился. «Причем здесь этот дурацкий кот? На вокзале… Без головы… Тьфу!» Однако садистская песенка про безголового кота кончилась. Отшумели дежурные аплодисменты и пожилая конферансье провозгласила пятнадцатиминутный перерыв.

— Вас ист дас? — вдруг спросила дама, почему-то обратившись к Вовке.

Вовка удивленно поглядел на нее, подумал секунду и ответил в стиле «Большой прогулки»:

— Дас ист антракт…

И тут же поспешил выйти в фойе, чтобы не рассмеяться во весь голос.

Из Дневника Виральдини

Декабрь 1726.

…Анна помолвлена, а я посвящен. Почему же муки мои усиливаются и прежние мысли терзают меня именно теперь, когда исправить ничего уже нельзя?

Мне хочется спрятаться, забиться в какую-нибудь нору и исчезнуть. Однажды в Павии на людной площади меня узнала толпа. Кто-то крикнул: «O, divino Viraldini!» [10]. От ужаса, что сейчас все они окружат меня и начнут осыпать похвалами, я бросился в какой-то заброшенный дом и два часа простоял там, на площадке лестницы верхнего этажа, пока не уверился, что смогу уйти незамеченным.

Она по-прежнему недосягаема, даже более, чем когда-либо, — на мне сан и обет безбрачия, она помолвлена с Винченцо де Пьемонте. Винченцо — один из лучших моих учеников, из первого выпуска приюта. Впрочем, я не прав — мальчишки все талантливы, все они самые лучшие. Но тот выпуск мне запомнился особо, отношения у меня с ним сложились не как у строгого учителя с учениками, а скорее приятельские. Мы много спорили о начинающемся возрождении искусства, искали новые выразительные средства — в наш век мир изголодался по музыке, как никогда, — мы смеялись над средневековыми пережитками. Мы многое доверяли друг другу, мы были смелы… Разве я могу к ним относиться иначе, как к добрым друзьям?..

Странно, когда я узнал о помолвке, я почувствовал укол в сердце, хотя искренняя радость за обоих заставила меня устыдиться неприятных мыслей. Они замечательно смотрятся вдвоем, хотя я знаю, что Анна немножко старше Винченцо. Она так трогательно юна и невинна, Винченцо с такой учтивой нежностью заботится о ней! Я от души поздравил обоих.

Когда Вовка вернулся в ложу после второго звонка, на сцене уже восседал огромный симфонический оркестр. Кто-то из оркестрантов настраивал свой инструмент, другие разыгрывались. Толстые итальянцы перегнулись через барьер ложи и о чем-то оживленно беседовали с подошедшей миловидной флейтисткой, одетой в длинное черное платье. Вовка огляделся. Сказать, что зал был переполнен, — не сказать ничего. Многие слушатели стояли в проходах и толпились по всему периметру зала. Вовка поднял глаза к балкону и ужаснулся — народу на верхнем ярусе было, как сельди в бочке, разве что на бортиках не висели. Профессор Баранов проследил за его взглядом.

— Будем надеяться, что балкон не обвалится… — сказал он.

Наконец дали третий звонок. С двух сторон на сцену повалил хор и выстроился на станках позади оркестра. Хор поразил Вовку своей численностью — человек сто, не меньше. Станков всем не хватило, стояли еще и по бокам, сбившись в кучу. «Наверное, это и называется тесным расположением голосов», — подумал Вовка. Вечером накануне концерта он решил: раз уж ему завтра предстоит играть роль музыкального критика, нужно непременно почитать что-нибудь музыковедческое. Ради этого он провел ревизию отцовской библиотеки и, уже отчаявшись найти там что-нибудь подходящее, случайно наткнулся на небольшой томик «Хор и управление им» какого-то Чеснокова. Как эта книга оказалась в библиотеке профессора истории, Вовка не знал, но, судя по девственному внешнему виду, последний раз с полки ее не доставали никогда. Вовка решил, что более подходящего чтива на ночь ему все равно не сыскать, и оказался прав — здоровый сон сморил его уже на пятой странице.

Процокала каблуками конферансье и, молитвенно сложив на груди руки с записной книжечкой, торжественно провозгласила:

— Антонио Доменико Виральдини! Опера-оратория «Ликующая Руфь» для солистов, двойного хора, оркестра и органа. Симфоническая редакция Валерио Федерико Массимилиани. Исполняют: Анна Джильоли — сопрано, София Марчелло — меццо-сопрано, Маурицио Торо — тенор, Франческо Камелионти — бас. Хор и оркестр театра «Ла Скала». Дирижер — Рикардо Мути.

Публика приветствовала аплодисментами каждого солиста, а маэстро Мути устроила бурную овацию. Наконец аплодисменты стихли, внимание публики устремилось на сцену. Дирижер взмахнул палочкой, и зал наполнился чистыми звуками арфы и флейты. Постепенно к ним присоединялись все новые инструменты, пока не зазвучала вся мощь одного из лучших в мире оркестров. Позади этого звукового великолепия сосредоточенно вздыхал орган.

Вовку охватило странное чувство: ему показалось, что душа покидает тело и парит над залом, купаясь в божественных звуках и совершенных гармониях. Кончилось оркестровое вступление и вперед вышла сопрано Анна Джильоли. Вновь зазвучал оркестр. Сопрано запела. Вовка внимательно смотрел на певицу. «Красивая женщина, — думал он. — Совершенно не похожа на итальянку». Блондинка с абсолютно интернациональной внешностью, она с легкостью могла бы сойти и за француженку, и за финку, и за немку… Даже за русскую, коей она, безусловно, не являлась. Белая гладкая кожа, слегка вздернутый нос, медового цвета волосы… Голос ее не поддавался описанию — Вовка никогда в жизни не слышал ничего подобного. Он был какой-то неземной, непохожий на другие: вольной птицей взлетал вверх, к мощной люстре, серебряными нитями растекался по залу и словно выплескивался наружу, через залитые закатным солнцем окна над портретами композиторов. Вовка почувствовал, как по спине побежали мурашки. «Что это со мной? — подумал он. — С каких это пор я стал так реагировать на классическую музыку?»