Лис, который раскрашивал зори (сборник) - Нелл Уайт-Смит Страница 26

Ну а теперь… теперь, когда прошло восемь лет, я поднимал из Изразцов вверх собственный дирижабль. На нём я вернулся из тюрьмы. Я его на каторге собрал. Сам из подручных материалов, и это было отличное судно!

Как мне удалось это сделать, и как я получил его себе − отдельный разговор, но теперь у меня было собственное отделение ПОРЗа и столько мест в команде, сколько я захочу сам. А знаете почему? Потому, что я лучше всех разукрашивал зори.

Моя история − одна из многих в которой каторга оказывается положительным, а не отрицательным событием в чьей-то биографии. Так бывает редко, но так − бывает.

Когда я оказался отлучён от возможности летать, я стал думать, постоянно думать о полётах. Я не мог подняться в небо, но перестать жить им − не сумел, не стал сухопутным, хотя я не знал, как мне дать волю тому, что распирало меня изнутри.

И вот, через несколько месяцев пришло запоздалое письмо от мастера сердца Угольных Спиралей. Он хотел знать о том, как я провёл тот свой полёт. Слухов было много, и ему были важны подробности из первых уст. Скользящая по небу гондола без баллона наделала среди инженеров шороху, да вот перепиской с уголовником никто из учёных мужей руки марать не захотел. Никто, кроме мастера, которому я чуть не вышиб мозги. Я ответил ему так полно, как только позволял мне лимит переписки, но конкретику придержал.

Ответа я ждал долго, и почти отчаялся, но новое письмо всё-таки пришло. К нему прилагался контракт на совместную работу над образцом, если таковой будет получен в ходе нашей переписки в результате опыта одного из нас, или нас обоих.

Мы не держали друг на друга зла, понимая, в каких обстоятельствах произошел наш конфликт. Я был рад, что наш повторный контакт состоялся, мастер сердца испытывал сдержанный оптимизм в отношении истинных мотивов моего поведения и моего инженерного чутья.

Подписав контракт, я рассказал ему о своих мыслях о природе того, что произошло с гондолой Лёгкой после того, как из оболочки вышел водород, проведя аналогию с железнодорожными рельсами. Мастер ответил, что, возможно, в аллегорическом смысле, так и было − мы, за счёт магнитного поля от металла, скользили по естественным магнитным полям земли, которые в наших краях особенно яркие. Сейчас мы думаем над тем, как бы строить такие − искусственно.

За письмом шло письмо, за одним предположением − другое. Мне было в радость писать ему о небе глубокими вечерами после однообразной выматывающей работы, проверять в комфортных для воздухоплавания условиях моего каторжного города некоторые наши мысли в то же время, когда он проверял их же там, в наших северных широтах.

В те месяцы, в результате нашей переписки и правда вышел научный прототип двигателя, который я устроил тогда на Лёгкой, и спустя два года непростых защит (на которых мне присутствовать, разумеется, не удалось), мы получили совместный патент на него. Этот патент лёг в основу пересмотра моего дела, и в итоге − приговора.

Мастерские сердца больше не желали поддерживать мою общественную изоляцию, и они имели на это право. Официально прошлое моё было переписано − я не крал тот металл, не угрожал главному инженеру города убийством, я «взял незначительное количество опытного материала для исследования в ходе ожесточённой дискуссии, получившей в дальнейшем дополнительную аргументацию» − эту фразу я выучил наизусть и поначалу часто повторял всем знакомым в качестве анекдота. Но эта ложь стала формальной истиной благодаря мастерским сердца Угольных Спиралей в целом, их мастеру лично, и молчаливому согласию самого Храма.

В итоге самые тяжкие обвинения − в захвате заложников, угрозе убийством, краже материалов, представлявших коммерческую тайну, были с меня сняты. От сорока лет мне осталось восемь.

О первом патенте на каторге стало сразу известно, и, ещё до пересмотра приговора, у меня отобрали доход от него, но потом, я убедил всех, что получится больше, если дать мне работать над любимым делом. Конечно, я тут же дал понять, что бесплатно это делать не собирался. Со временем, меня перевели с общих работ сначала на часть дня в кабинет, а потом дали возможность организовать свою маленькую (по первости) опытную базу. В итоге: шесть патентов, семь грамот. Но это было только началом нашей небольшой революции воздухоплавания, в которую я в итоге вовлёк весь свой закрытый город, ещё недавно полный механоидов с искалеченными судьбами.

Я заразил на своей каторге всех − абсолютно всех − небом! Мне говорили, что у меня зори в крови вместо заразной болезни, и всякий раз, когда я чихаю, они вылетают и попадают в других механоидов как инфекция. Занятное сравнение, но может оно не лишено смысла: ведь у меня вся каторга либо летала, либо хотела летать, но не знала об этом до того, как я попался им на пути в этом Сотворителем забытом месте с уникальными (как оказалось) погодными условиями для воздухоплавания.

Мы начали получать доход, от которого мне причиталось честные пять процентов. Сначала я отдал долги Дивену и Сайрике, затем мастеру сердца Угольных спиралей, а позже принялся за собственные долги Центру, с которыми распрощался в ближайшие четыре года. Последний год на каторге я получал доход в собственный карман, и как результат − моё новое судно. У меня столько сил было теперь!

Право свободного мастерства я себе ещё не купил, раздумываю над этим, ведь всё же, я − не мастер.

Но вот мы летим под изумрудным солнцем, Сайрика дремлет у меня на плече. Кот щурится на закат с некоторой долей неудовольствия. Дивен, кстати, у нас теперь свободный часовых дел придурок. Ну ладно-ладно, не придурок он − настоящий мастер − в те две недели он изобрёл какую-то умопомрачительную часовую деталь, (не иначе как мои вопли − лучший стимул к мозговой деятельности) втихушку провёл патент и теперь грёб деньги лопатой.

У него были большие проблемы с мастером из-за этого патента, но толковый юрист, почуявший хороший навар, нашел как сыграть на некоторых (непонятных мне лично) правовых нормах, и в итоге доказал, что права на изобретение принадлежат Дивену лично.

Моя дочурка тоже тут, с нами, рисует масляными красками − ей восемь лет, и она волшебно рисует!

А летим мы в Угольные Спирали. В гости к моему родному брату, мастеру сердца этого города. Это он дал мне те сорок секунд форы. Это он защитил Дивена, уберёг его и от применения силы и от суда, за что я буду благодарен ему пока жив. Наша матушка последние свои годы небедно жила за его счёт, не имея ни гроша на собственном. Впрочем, никто из нас с ней с тех пор не общался.

Если бы Дивен и Сайрика знали, кто он, и рассказали бы ему о том, в какое положение я попал после операции, то он и денег мне на препараты бы дал не задумываясь, но они не знали, и хорошо, а то Дивен не стал бы так сказочно богат. Кстати, он женился.

А я… ещё нет. Я сижу, и, гладя по плечу свою невесту, смотрю на то, какое небо нарисует нам на свадьбу наша дочка.