Флагман владивостокских крейсеров - Александр Чернов Страница 26

Шанхай, Порт-Артур, Великий Сибирский путь

1–11 февраля 1904 года

Из книги «Военные записки капитана второго ранга Н. А. Кроуна», СПб., Голике и Вильборг, 1911

Несмотря на мои неоднократные просьбы разрешить попробовать прорваться ночью или в плохую погоду, Петербург и наместник были неумолимы, требуя «во избежание ненужных жертв разоружиться, ибо устаревшая канлодка не может повлиять на баланс сил на море».

Уныние охватило офицерский состав и команду. Война, к которой мы долго готовились, должна была пройти мимо нас. Экипаж начал готовить лодку к длительному хранению, когда 13 января случилось нечто, заставившее меня первый раз нарушить прямой приказ вышестоящего начальника: в Шанхай пришел катер с выжившими моряками «Варяга» под командованием младшего лекаря Банщикова.

Он и один машинный квартирмейстер, управлявший катерной паровой машиной, были единственными относительно здоровыми на борту, хотя синяки и ссадины на лице врача явственно свидетельствовали, что и ему тоже досталось. Двое кочегаров были легко ранены, но остальные две дюжины матросов с геройского крейсера были серьезно ранены или тяжело контужены. Они, по большей части, находились без сознания.

От Михаила Лаврентьевича мы узнали подробности неравного боя, из которого «Варяг» с «Корейцем» вышли победителями по все статьям. Даже «Таймс» не могла не восхититься невероятным исходом сражения. Хотя британцы и не смогли удержаться, чтобы не пнуть походя русских моряков за «неспровоцированное минирование рейда нейтрального порта».

Прочитав это, лекарь с горькой усмешкой рассказал о залпе шестидюймовок «Асамы», вызвавшем детонации и разлет мин, сгруженных перед боем с «Варяга» и «Корейца» на «Сунгари». В недоговоренности и явной неохоте, с которыми лекарь описывал последующую гибель крейсера от полученных в бою повреждений, я тогда увидел страх показаться трусом, ибо он остался единственным выжившим членом кают-компании.

После двухчасового рассказа о бое у Чемульпо Банщиков показал мне и прибывшему на борт «Манджура» консулу П. А. Дмитриевскому записки В. Ф. Руднева, содержащие выводы по характеристикам японских и русских снарядов, а также рекомендации по дальнейшему ведению боевых действий.

Читая эти документы, которые мне тогда представлялись записками с того света, я не мог поверить, что такой объем полезной информации может быть вынесен из одного только короткого боя. И я был абсолютно согласен с тем, что эти записки должны были любой ценой попасть в Петербург с максимальной срочностью.

Проводив доктора и консула на телеграф и приставив к ним вооруженный караул, во избежание, как образно выразился Михаил Лаврентьевич, «провокаций со стороны японских спецслужб», я вернулся на борт вверенной мне лодки. Где и выяснил, что оставлять без присмотра машиниста и кочегаров с «Варяга» было большой ошибкой. За те несколько часов, что меня не было на борту, они успели рассказать свою версию боя всей команде. Из их рассказа следовало, что «Кореец» чуть ли не в одиночку утопил «Асаму», а заодно избил «Чиоду» до полусмерти.

В результате на борту меня поджидал бунт. Впрочем, бунт весьма оригинальный. Вся команда, одевшись в чистое, выстроилась во фрунт на верхней палубе и потребовала немедля идти в бой, «дабы не посрамить памяти» однотипного с «Манджуром» «Корейца», в одиночку утопившего «Асаму». Последним сюрпризом дня стало то, что и офицерское собрание, прошедшее в беспрецедентное нарушение устава без меня, единодушно высказалось за наш скорейший выход в море.

В общем, дальнейшее вам наверняка известно: собрав все находившиеся в порту джонки, мы с консулом ближе к вечеру выплатили каждому капитану, пожелавшему принять участие в спасении экипажа «Варяга», по десять рублей и посулили еще по сотне за каждого спасенного моряка – на столь астрономической сумме вознаграждения настоял Банщиков.

В результате, начиная с семи вечера и до утра, из Шанхая и окрестных деревень всю ночь вниз по реке шел караван джонок и мелких пароходиков. Мы подняли на «Манджуре» фальшивые паруса китайского образца, дабы походить на джонку при беглом взгляде, и влились в процессию около полуночи. В порту при этом пустили слух, что канонерка переходит вверх по реке в Нанкин, дабы обезопасить себя, если капитан глубокосидящей «Мацусимы», караулившей его в устье реки, решит атаковать лодку в порту, как собирались поступить японцы при Чемульпо.

«Манджур» наш проскользнул около трех часов ночи, в самую темень. По выходе из порта мы действительно пошли вверх по реке и, обойдя остров Чуньминдао через пролив Хаймыньцзяндао ^[3], вышли в море и сразу же по небольшим глубинам пошли на север. Нам очень сильно помогло то, что наш штурман успел еще до войны изучить фарватеры нижнего течения Янцзы от и до, не хуже местных лодочников. «Мацусима» металась всего в тридцати кабельтовых к юго-востоку от нас, пытаясь осветить прожекторами все проходящие мимо нее суда одновременно. Для этого ей приходилось постепенно склоняться на юг от устья реки, следуя за основным потоком джонок.

Последующие сутки прошли спокойно, встреч ни с противником, ни с военными кораблями нейтральных государств мы на переходе не имели. Шли постоянно в визуальной видимости китайского берега, но ближе чем на 8–10 миль к нему не приближаясь. И к утру следующего дня благополучно подошли к внешнему рейду Порт-Артура, где, по настоянию Банщикова, запросили лоцмана для прохода минных полей семафором на Золотую гору. К нам был выслан паровой катер, следуя за которым мы и вошли в гавань.

Лекарь Банщиков, кстати, категорически отказался следовать в Порт-Артур более безопасным путем через Циндао, мотивировав это передо мной и консулом тем, что сейчас на счету каждая минута. Именно это он сказал на общем сборе команды перед выходом в море и несколько раз повторил комендорам, что огонь можно открывать, только если «Мацусима» нас обнаружит. Как он выразился: «…придет срок, “Мацусиму” мы все одно потопим, не нынче, так потом, а вот довезти до Артура записи Руднева надо сейчас и во что бы то ни стало».