Мыши профессора Цаплина - Дмитрий Стрешнев Страница 25

— Разве я на это имею моральное право, господин бюрократ? — величественно возмутился Петросорокин, но вот лицо его… лицо совсем не вязалось с этим протестом.

— Перестаньте, Иван Алексеевич, мы же знаем ваш уровень как специалиста! — заманивал Комовский тенорок.

— Ну… все они хорошие ученые…

— Вот из вашего отдела, например — кто?

— Калюжный неплохой специалист… Агаланов… Кловер… Хотя, я слышал, он уже за границей… Будошников…

— Будошников? — радостно воскликнул Комов. — У него машина бирюзового цвета? Я как-то заезжал в ваш институт, помогал ему толкнуть — что-то с аккумулятором случилось…

— У Будошникова никогда не было машины, — категорически пресек эти воспоминания Петросорокин.

— Не может быть! — запротестовал Комов. — Бирюзовая машина, я точно помню! Цвет такой, знаете ли, запоминающийся. Въелся в память.

Петросорокин переждал этот всплеск эмоций, после чего назидательно заметил:

— Бирюзовый "Москвич" был у профессора Цаплина.

— А! Значит, это был профессор Цаплин! — воскликнул легкомысленный молодой человек из Госкомитета, доставая блокнот. — Извините, я запишу, кого вы назвали.

"Если там, в госструктурах все такие, то понятно, почему наука развалилась", — подумал Петросорокин, наблюдая за этим клоуном.

— Кстати, этот профессор… над чем он работал?

— Не знаю, всё ли удастся припомнить… В последнее время он работал над информационной составляющей функционирования нуклеотидов — это точно.

— Что это?

— Ну, это будет трудно объяснить непосвященному.

— Хотя бы в двух словах, Иван Алексеевич! С вашим интеллектуальным багажом!.. Мне ведь начальству надо что-то докладывать!..

Петросорокин позволили Комову высказать все хорошие слова в свой адрес.

— Если вы так просите… Коротко говоря, белок НМДА, который способствует развитию памяти и мозговой деятельности… Нет, это слишком длинно. Надо еще короче. Дело в том, что человек часто умирает не от болезней, а от информации, поступающей в организм. Попробуйте каждый день говорить себе, что всё очень плохо, что вы идиот и устали от жизни, — через год наверняка заболеете раком и умрете. Цаплин исследовал именно эту область.

— Занятно! А опыты он какие-нибудь делал?.. Точнее, делал ли он опыты, которые я мог бы понять?

— Ну… например с червем. Он запускал в нервную систему червя — если конечно это можно назвать нервной системой — информационные импульсы, вызывающие стремление — неосознанное конечно — передвигаться быстрее.

— И что?

— Да так. Ничего особенного. У червя вырастали ножки.

— Ножки?

— Ну-да, ножки, ножки. Чтобы бегать.

Растопыренными грязными пальцами Иван Алексеевич изобразил каракатицу, бегущую по рубашке Комова.

Тот непроизвольно отшатнулся.

— А как он запускал эти импульсы? Как кодировал информацию? Может, аппаратура от него осталась?

— Не знаю… Кажется, всё куда-то пропало.

— Скажите, а, кроме червей, каких-нибудь еще подопытных животных он использовал?

— Обезьян.

— Больших?

Иван Алексеевич поднял брови, удивляясь очередному глупому вопросу.

— Не понял.

— Ну… по размерам.

— Какая разница?

— Интересно, — простодушно вздохнул Комов. — Больших, вроде шимпанзе?

— Какие еще шимпанзе! — раздраженно сказал Петросорокин. — Макак… Вот таких.

Его собеседник вздохнул.

— Вам обезьян жалко? — понимающе спросил Петросорокин.

— Да нет… То есть, конечно, жалко, но куда же в науке денешься без подопытного материала, верно?

Иван Алексеевич не успел ни подтвердить, ни опровергнуть эту мысль, как экзальтированный молодой человек уже щелкнул ручкой и закрыл блокнот.

— Значит, Калюжный, Агаланов, Цаплин и Будошников. Спасибо.

— Постойте! А про Калюжного не хотите послушать? — удивился Петросорокин.

— Поверьте, я бы с удовольствием, — проникновенно сказал Комов, размахивая перед его носом рукой с часами. — Но боюсь опоздать на электричку!.. Кстати, этот профессор Цаплин… вы уж извините… Никак не могу вспомнить: какой он?

— Да никакой, — сказал Петросорокин. — Как все ученые. Седоватый… Иногда носит очки.

— Он, вроде, выше меня?

— Наоборот, ниже. Но немного.

— Надо же! Совсем из памяти выпал. А вот машину его помню. Замечательный цвет!

Он протянул руку, торопясь проститься.

— Спасибо, Иван Алексеевич, за помощь.

— А… наш институт восстановят? — спросил Петросорокин.

— Не знаю, не уверен, — честно сказал Комов.

Отойдя на некоторое расстояние от Петросорокина, следователь заметил в укромной низине фигуру и быстренько спустился к ней.

— Послушай, мил-человек… — обратился он к икарийскому жителю, но осекся, когда вдруг обнаружил, что существо оказалось старухой с лицом индейского вождя.

— Бабуля, помоги, — проникновенно продолжил Комов, доставая из кармана портмоне, а из портмоне — две десятки.

— Да я… Хоссподи… — сказала та. — Да отчего же… Помогу.

Куриная лапа в продранной перчатке выхватила деньги так быстро, что Комов ощутил прощальный холодок между пальцами.

— Тебя как звать?

— Матвевна.

— Вот запомни, Матвевна. Там, наверху, — один из ваших, из газетного цеха, Иван Алексеевич… Запомнила?

— Алексеич, запомнила.

— Когда я уйду, сходишь — посмотришь на него. Узнаешь легко: в голубой рубашке, руками орудует, царапки у него поперли.

— Царапки поперли, Хоссп…

— Погоди, не охай!.. Поглядывай, кто к нему ходит. Если увидишь, что кто-то ходит, а еще лучше — если услышишь, о чем говорят, — звони, рассказывай… И внешность запомни, поняла?.. Дай руку.

Он сунул ей несколько телефонных жетонов и брезгливо отдернул пальцы.

— Держи крепче!

— Держу, держу… Хоссп!..

— Будешь делать всё, как надо, — еще денег дам.

Комов повернулся — уйти, но куриная лапа схватила его за одежду.

— А паспорт сделаешь?

— Твой-то где?

— Мошенники украли.

От ее слов за версту несло враньем.

— Сделаю, сделаю… И устрою… (стал соображать: кем? потом придумал) Уборщицей.

— На вокзале! — быстро сказала старуха.