По обе стороны горизонта - Генрих Аванесов Страница 23

Я сразу с головой ушел в работу. Делал чертежи, копал землю, замешивал лопатой бетон. Было не до разговоров и не до переживаний. Вечером проваливался в сон, чтобы утром снова приступить к работе. Только, когда мы закончили заливку фундамента, самую тяжелую часть работы, мы устроили себе выходной. Сидя у костра, мы с Серегой разговорились. Я рассказал ему о своих горестях, а он о своих планах. Их у него было много, ими он жил. Как и раньше, он хотел наладить производство рыбы, птицы, мяса на новых принципах в масштабе всей страны, а не одного маленького предприятия.

– Ты видишь, – говорил он, – что мне удалось сделать здесь. И это не предел. То же самое можно сделать и в других областях пищевой промышленности. Никто не хочет в это вдуматься, понять, что я хочу и что могу. Ту же икру можно было бы производить и совсем без рыбы. Она от этого стала бы только лучше. Нас тут посещали великие люди: секретарь горкома партии, секретарь обкома, директора крупных предприятий. Я всем им говорю об этом. Они слушают, кивают головами и уезжают, прихватив с собой рыбки да икорки. Больше им ничего не надо. Только один отказался от подношения – ректор политехнического института. Его студентов мы с тобой в прошлом году сюда на стройку привезли, так они ему обо всем и рассказали. Он сюда по своей инициативе приезжал. Все обошел, обо всем расспросил. Сказал, что будет писать записку в ЦК. Но вот, тоже. Ни слуху ни духу.

Я не знал, чем и как можно помочь Сереге в его стремлении облагодетельствовать человечество. Мне и самому приходилось уже сталкиваться с подобными проблемами. Мало что-нибудь придумать и даже сделать. Надо это еще и пропихнуть сквозь чиновнические рогатки. Может быть, в оборонной промышленности дело обстоит по-другому, но ведь материя едина. Значит, там должно быть все примерно так же, как здесь. Постепенно в голове зрела мысль: а может быть в стране планового хозяйства все должно идти через верхи. Такая модель научно-технического прогресса, по моим понятиям, имела право на существование.

Разговоры разговорами, но надо было работать. Я вел стройку по канонам военного времени. Сразу после заливки фундамента начался монтаж оборудования. Так вводили в строй в войну в Сибири и на Урале эвакуируемые из центральной части России оборонные заводы. Параллельно возводились стены, а на земле вязали стропила. Работая до седьмого пота, я ни на минуту не забывал о Нине. Она все время была рядом со мной, и, если в первые дни я пытался изгнать из себя ее образ, то теперь, наоборот, стремился закрепить его, чтобы сохранить навсегда. Расставание с Ниной уже не терзало меня так сильно, как в первые дни. Теперь она создавала для меня ровный и сильный психологический фон, заставляющий постоянно находиться в движении, в динамике, не дающий расслабиться ни на минуту.

К концу августа стройка была завершена, и, хотя она ни в коем случае не могла быть названа великой, у меня было ощущение, что мне удалось совершить нечто важное, значительное. В конце концов, у всех свои цели, свои возможности и свое предназначение. В маленьких свершениях есть даже свое преимущество. Их может быть много, тогда как великих можно не свершить ни разу.

Вернувшись в Москву, я с первого дня с головой окунулся в учебу и работу. Мой день опять был расписан по минутам, и, если вдруг одна из них оказывалась свободной, я немедленно придумывал себе новое занятие. Десятки разных дел очень органично умещались у меня в голове и непрерывно, днем и ночью обдумывались, постепенно превращаясь в зримые воплощения. Обсуждать любое из них я мог в любой момент, не затрачивая ни секунды на переход от одной проблемы к другой. При этом меня никогда не оставляла мысль, что все мои проблемы, так же, как и их решения – чистой воды ерунда. Может быть, и нужная, но все же мелочь, которую чуть раньше или чуть позже могут сделать другие. Этот дамоклов меч постоянно висел надо мной еще и потому, что все мои нововведения в области всяческой автоматизации практически не внедрялись на реальных производствах. Хотя один случай такого внедрения все же состоялся, причем, там, где его меньше всего можно было ожидать. Речь идет о радаре, который я затеял, в общем-то просто так, для развлечения. Штучка получилась простая, но и возможности у нее были небольшие. С помощью сделанного нами ручного радара можно было измерить скорость автомобиля, но только в том случае, если он ехал почти прямо на тебя. Больше ничего он не мог. Была осень, холода еще не наступили, и мы с ребятами решили вытащить наш прибор на улицу, чтобы испытать его на проезжавших мимо автомобилях. Естественно, собралось множество желающих поглазеть – студенты народ веселый и любопытный. С шутками и прибаутками мы вытащили на улицу пару стульев и, поставив на них вспомогательные приборы, начали мерить скорость проходящих по улице машин, направляя на них антенну радара, похожую на рупор. Водители, не понимая, что происходит, снижали скорость, постепенно образуя затор. Развлекаясь таким образом, мы и не заметили, как около нас остановилась «раковая шейка» – так в то время в народе называли автомашины автоинспекции – бежевые с синей полосой. Из машины вышел лейтенант с явным намерением разогнать нас, но, увидев непонятную аппаратуру, вернулся к машине. Теперь из нее вышел полковник. Мы присмирели, чувствуя, что наш эксперимент может добром не кончиться. Народу вокруг сразу стало меньше, и полковник сразу понял, что разговаривать надо со мной. Понять это было нетрудно, – рупор держал в руках я.

– Что здесь происходит, – властно заговорил он.

В ответ я объяснил, что идет плановый эксперимент по оценке работоспособности нового прибора, предназначенного для измерения скорости автомобилей. Как ни странно, идея его заинтересовала, и он захотел познакомиться с ней поближе. Прибор еще не был откалиброван, и на самом деле мы на тот момент могли с его помощью сказать, что одна машина едет быстрее, а другая медленнее. Но упасть лицом в грязь не хотелось. Я предложил полковнику приказать своему водителю, чтобы тот проехал мимо нас несколько раз с разной, но известной нам скоростью. Полковник послал своих лейтенантов в разные концы улицы, и они вообще остановили на ней движение минут на десять, водитель несколько раз проехал мимо нас так, что мы смогли в первом приближении откалибровать наш радар. Полковник уехал очень довольный, попросив нас на следующий день повторить демонстрацию.

На следующий день в назначенное время улица перед нашим институтом заполнилась «раковыми шейками». Их было десятка полтора. Из некоторых выходили генералы. Очень важные они стояли поодаль, брезгливо поглядывая на нас и на стулья, где мы опять разместили свои приборы. Движение снова перекрыли, и теперь мимо нас проносились «раковые шейки», на которые я направлял радар, а мой приятель называл их скорость. При каждом правильном результате толпа, а студенты, конечно же, ее организовали, взрывалась ревом, как на стадионе при удачном ударе по мячу.

Наконец, самый главный генерал скомандовал отбой, милицейские машины разъехались, и улица снова зажила своей обычной жизнью. Наш полковник задержался. Он сказал, что начальству демонстрация понравилась, и оно будет просить руководство нашего института передать эту очень важную для регулирования уличного движения разработку в промышленность. Так потом и случилось, и я стал невольным инициатором появления в автоинспекции прибора, который много позже превратился в мощное оружие вымогательства взяток у многих поколений автомобилистов. Утешало только одно – такой прибор все равно был бы кем-то когда-нибудь создан, как и все остальное, над чем я тогда работал.